Школьная библиотека

нину. Ивана Ивановича в это время не было; он зачем-то вышел. Очнувшисьот изумления, вся публика приняла участие в здоровье Ивана Никифоровичаи изъявила удовольствие, что он раздался в толщину. Иван Никифорович целовался со всяким и говорил: "Очень одолжен".

Между тем запах борща понесся чрез комнату и пощекотал приятно ноздрипроголодавшимся гостям. Все повалили в столовую. Вереница дам, говорливых и молчаливых, тощих и толстых, потянулась вперед, и длинный стол зарябел всеми цветами. Не стану описывать кушаньев, какие были за столом!Ничего не упомяну ни о мнишках в сметане, ни об утрибке, которую подавали к борщу, ни об индейке с сливами и изюмом, ни о том кушанье, котороеочень походило видом на сапоги, намоченные в квасе, ни о том соусе, который есть лебединая песнь старинного повара, - о том соусе, который подавался обхваченный весь винным пламенем, что очень забавляло и вместепугало дам. Не стану говорить об этих кушаньях потому, что мне гораздоболее нравится есть их, нежели распространяться об них в разговорах.

Ивану Ивановичу очень понравио0сь рыба, приготовленная с хреном. Онособенно занялся этим полезным и питательным упражнением. Выбирая самыетонкие рыбьи косточки, он клал их на тарелку и как-то нечаянно взглянулнасупротив: творец небесный, как это было странно! Против него сиделИван Никифорович!

В одно и то же самое время взглянул и Иван Никифорович!.. Нет!.. немогу!.. Дайте мне другое перо! Перо мое вяло, мертво, с тонким расщепомдля этой картины! Лица их с отразившимся изумлением сделались как быокаменелыми. Каждый из них увидел лицо давно знакомое, к которому, казалось бы, невольно готов подойти, как к приятелю неожиданному, и поднестьрожок с словом: "одолжайтесь", или: "смею ли просить об одолжении"; новместе с этим то же самое лицо было страшно, как нехорошее предзнаменование! Пот катился градом у Ивана Ивановича и у Ивана Никифоровича.

Присутствующие, все, сколько их ни было за столом, онемели от внимания и не отрывали глаз от некогда бывших друзей. Дамы, которые до тоговремени были заняты довольно интересным разговором, о том, каким о разомделаются каплуны, вдруг прервали разговор. Все стихло! Это была картина,достойная кисти великого художника!

Наконец Иван Иванович вынул носовой платок и начал сморкаться; а ИванНикифорович осмотрелся вокруг и остановил глаза на растворенной двери

Городничий тотчас заметил это движение и велел затворить дверь покрепче

Тогда каждый из друзей начал кушать и уже ни разу не взглянули друг надруга.

Как только кончился обед, оба прежние приятели схватились с мест иначали искать шапок, чтобы улизнуть. Тогда городничий мигнул, и ИванИванович, - не тот Иван Иванович, а другой, что с кривым глазом, - сталза спиною Ивана Никифоровича, а городничий зашел за спину Ивана Ивановича, и оба начали подталкивать их сзади, чтобы спихнуть их вместе и невыпускать до тех пор, пока не подадут рук. Иван Иванович, что с кривымглазом, натолкнул Ивана Никифоровича, хотя и несколько косо, однако ждовольно еще удачно и в то место, где стоял Иван Иванович; но городничийсделал дирекцию слишком в сторону, потому что он никак не мог управитьсяс своевольною пехотою, не слушавшею на тот раз никакой команды и, какназло, закидывавшею чрезвычайно далеко и совершенно в противную сторону(что, может, происходило оттого, что за столом было чрезвычайно многоразных наливок), так что Иван Иванович упал на даму в красном платье,которая из любопытства просунулась в самую средину. Такое предзнаменование не предвещало ничего доброго. Однако ж судья, чтоб поправить это дело, занял место городничего и, потянувши носом с верхней губы весь табак, отпихнул Ивана Ивановича в другую сторону. В Миргороде это обыкновенный способ примирения. Он несколько похож на игру в мячик. Как толькосудья пихнул Ивана Ивановича, Иван Иванович с кривым глазом уперся всеюсилою и пихнул Ивана Никифоровича, с которого пот валился, как дождеваявода с крыши. Несмотря на то что оба приятеля весьма упирались, однако жтаки были столкнуты, потому что обе действовавшие стороны получили значительное подкрепление со стороны других гостей.

Тогда обступили их со всех сторон тесно и не выпускали до тех пор,пока они не решились подать друг другу руки.

- Бог с вами, Иван Никифорович и Иван Иванович! Скажите по совести,за что вы поссорились? не по пустякам ли? Не совестно ли вам передлюдьми и перед богом!

- Я не знаю, - сказал Иван Никифорович, пыхтя от усталости (заметнобыло, что он был весьма не прочь от примирения), - я не знаю, что я такое сделал Ивану Ивановичу; за что же он порубил мой хлев и замышлял погубить меня?

- Не повинен ни в каком злом умысле, - говорил Иван Иванович, не обращая глаз на Ивана Никифоровича. - Клянусь и пред богом и пред вами,почтенное дворянство, я ничего не сделал моему врагу. За что же он меняпоносит и наносит вред моему чину и званию?

- Какой же я вам, Иван Иванович, нанес вред? - сказал Иван Никифорович.

Еще одна минута объяснения - и давнишняя вражда готова была погаснуть. Уже Иван Никифорович полез в карман, чтобы достать рожок и сказать: "Одолжайтесь".

- Разве это не вред, - отвечал Иван Иванович, не подымая глаз, - когда вы, милостивый государь, оскорбили мой чин и фамилию таким словом,которое неприлично здесь сказать?

- Позвольте вам сказать по-дружески, Иван Иванович! (при этом ИванНикифорович дотронулся пальцем до пуговицы Ивана Ивановича, что означалосовершенное его расположение), - вы обиделись за черт знает что такое:за то, что я вас назвал гусаком...

Иван Никифорович спохватился, что сделал неосторожность, произнесшиэто слово; но уже было поздно: слово было произнесено.

Все пошло к черту!

Когда при произнесении этого слова без свидетелей Иван Иванович вышелиз себя и пришел в такой гнев, в каком не дай бог видывать человека, что ж теперь, посудите, любезные читатели, что теперь, когда этоубийственное слово произнесено было в собрании, в котором находилосьмножество дам, перед которыми Иван Иванович любил быть особенно приличным? Поступи Иван Никифорович не таким образом, скажи он птица, а не гусак, еще бы можно было поправить.

Но - все кончено!

Он бросил на Ивана Никифоровича взгляд - и какой взгляд! Если бы этому взгляду придана была власть исполнительная, то он обратил бы в прахИвана Никиноровича. Гости поняли этот взгляд и поспешили сами разлучитьих. И этот человек, образец кротости, который ни одну нищую не пропускал, чтоб не расспросить ее, выбежал в ужасном бешенстве. Такие сильныебури производят страсти!

Целый месяц ничего не было слышно об Иване Ивановиче.

Он заперся в своем доме. Заветный сундук был отперт, из сундука быливынуты - что же? карбованцы! старые, дедовские карбованцы! И эти карбованцы перешли в запачканные руки чернильных дельцов. Дело было перенесено в палату. И когда получил Иван Иванович радостное известие, что завтра решится оно, тогда только выглянул на свет и решился выйти из дому

Увы! с того времени палата извещала ежедневно, что дело кончится завтра,в продолжение десяти лет!

--------

Назад тому лет пять я проезжал чрез город Миргород.

Я ехал в дурное время. Тогда стояла осень с своею грустно-сырою погодою, грязью и туманом. Какая-то ненатуральная зелень - творение скучных,беспрерывных дождей - покрывала жидкою сетью поля и нивы, к которым онатак пристала, как шалости старику, розы - старухе. На меня тогда сильноевлияние производила погода: я скучал, когда она была скучна. Но, несмотря на то, когда я стал подъезжать к Миргороду, то почувствовал, что уменя сердце бьется сильно. Боже, сколько воспоминаний! Я двенадцать летне видал Миргорода. Здесь жили тогда в трогательной дружбе дваединственные человека, два единственные друга. А сколько вымерло знаменитых людей! Судья Демьян Демьянович уже тогда был покойником; Иван Иванович, что с кривым глазом, тоже приказал долго жить. Я въехал в главнуюулицу; везде стояли шесты с привязанным вверху пуком соломы: производилась какая-то новая планировка! Несколько изб было снесено. Остатки заборов и плетней торчали уныло.

День был тогда праздничный; я приказал рогоженную кибитку свою остановить перед церковью и вошел так тихо, что никто не обратился. Правда,и некому было. Церковь была пуста. Народу почти никого. Видно было, чтои самые богомольные побоялись грязи. Свечи при пасмурном, лучше сказать- больном дне, как-то были странно неприятны; темные притворы были печальны; продолговатые окна с круглыми стеклами обливались дождливымислезами. Я отошел в притвор и оборотился к одному почтенному старику споседевшими волосами:

- Позвольте узнать, жив ли Иван Никифорович?

В это время лампада вспыхнула живее пред иконою, и свет прямо ударился в лицо моего соседа. Как же я удивился, когда, рассматривая, увиделчерты знакомые! Это был сам Иван Никифорович! Но как изменился!

- Здоровы ли вы, Иван Никифорович? Как же вы постарели!

- Да, постарел. Я сегодня из Полтавы, - отвечал Иван Никифорович.

- Что вы говорите! вы ездили в Полтаву в такую дурную погоду.

- Что ж делать! тяжба...

При этом я невольно вздохнул. Иван Никифорович заметил этот вздох исказал:

- Не беспокойтесь, я имею верное известие, что дело решится на следующей неделе, и в мою пользу.

Я пожал плечами и пошел узнать что-нибудь об Иване Ивановиче.

- Иван Иванович здесь, - сказал мне кто-то, - он на крылосе.

Я увидел тогда тощую фигуру. Это ли Иван Иванович? Лицо было покрыто