Школьная библиотека

пуг проходит. Заваривают соняшницу от дурноты и боли в животе. Для этогозажигают кусок пеньки, бросают в кружку и опрокидывают ее вверх дном вмиску, наполненную водою и поставленную на животе больного; потом, послезашептываний, дают ему выпить ложку этой самой воды. (Прим. Н.В.Гоголя.)

Что было далее, не вспомню. Пидорка дала обет идти на богомолье; собрала оставшееся после отца имущество, и через несколько дней ее точноуже не было на селе. Куда ушла она, никто не мог сказать. Услужливыестарухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехавший из Киева козак рассказал, что видел в лавре монахиню, всю высохшую,как скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки по всем приметамузнали Пидорку; что будто еще никто не слыхал от нее ни одного слова;что пришла она пешком и принесла оклад к иконе божьей матери, исцвеченный такими яркими камнями, что все зажмуривались, на него глядя.

Позвольте, этим еще не все кончилось. В тот самый день, когда лукавыйприпрятал к себе Петруся, показался снова Басаврюк; только все бегом отнего. Узнали, я2о это за птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даютсянечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов. Того же годувсе побросали землянки свои и перебрались в село; но и там, однако ж, небыло покою от проклятого Басаврюка. Тетка покойного деда говорила, чтоименно злился он более всего на нее за то, что оставила прежний шинок поОпошнянской дороге, и всеми силами старался выместить все на ней. Разстаршины села собрались в шинок и, как говорится, беседовали по чинам застолом, посередине которого поставлен был, грех сказать чтобы малый, жареный баран. Калякали о сем и о том, было и про диковинки разные, и прочуда. Вот и померещилось, - еще бы ничего, если бы одному, а то именновсем, - что баран поднял голову, блудящие глаза его ожили и засветились,и вмиг появившиеся черные щетинистые усы значительно заморгали на присутствующих. Все тотчас узнали на бараньей голове рожу Басаврюка; теткадеда моего даже думала уже, что вот-вот попросит водки... Честные старшины за шапки да скорей восвояси. В другой раз сам церковный староста,любивший по временам раздобаривать глаз на глаз с дедовскою чаркою, неуспел еще раза два достать дна, как видит, что чарка кланяется ему в пояс. Черт с тобою! давай креститься!.. А тут с половиною его тоже диво:только что начала она замешивать тесто в огромной диже, вдруг дижа выпрыгнула. "Стой, стой!" - куды! подбоченившись важно, пустилась вприсядкупо всей хате... Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам. И даром, что отец Афанасий ходил по всему селу со святою водою и гонял чертакропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене.

Да чего! Вот теперь на этом самом месте, где стоит село наше, кажись,все спокойно; а ведь еще не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго послетого поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было. Иззакоптевшей трубы столбом валил дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть - шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, ичерт, - нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, - так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные гайвороны стаями подымались изближнего дубового леса и с диким криком метались по небу

МАЙСКАЯ НОЧЬ ИЛИ УТОПЛЕННИЦА

Ворог його батька знае! почнуть що-небудь

робить люди крещенi, то мурдуютця, мурдуютця,

мов хорти за зайцем, а все щось не до шмигу;

тiльки ж куди чорт уплетецця, то верть

хвостиком - так де воно й вiзмецця, неначе з

неба

I

ГАННА

Звонкая песня лилась рекою по улицам села ***. Было то время, когдаутомленные дневными трудами и заботами парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера, выливать свое веселье в звуки,всегда неразлучные с уныньем. И задумавшийся вечер мечтательно обнималсинее небо, превращая все в неопределенность и даль. Уже и сумерки; апесни все не утихали. С бандурою в руках пробирался ускользнувший от песельников молодой козак Левко, сын сельского головы. На козаке решетиловская шапка. Козак идет по улице, бренчит рукою по струнам и подплясывает. Вот он тихо остановился перед дверью хаты, уставленной невысокимивишневыми деревьями. Чья же это хата? Чья это дверь? Немного помолчавши,заиграл он и запел:

Сонце низенько, вечiр близенько,

Вийди до мене, мое серденько!

- Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица! - сказал козак,окончивши песню и приближаясь к окну. - Галю! Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или нехочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никогонет. Вечер тепел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою,обмотаю своим поясом, закрою руками тебя - и никто нас не увидит. Но если бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки. Сердце мое, рыбка моя,ожерелье! выгляни на миг. Просунь сквозь окошечко хоть белую ручкусвою... Нет, ты не спишь, гордая дивчина! - проговорил он громче и такимголосом, какие выражает себя устыдившийся мгновенного унижения. - Тебелюбо издеваться надо мною, прощай!

Тут он отворотился, засунул набекрень свою шапку и гордо отошел отокошка, тихо перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у двери в этовремя завертелась: дверь распахнулась со скрытом, и девушка на поре семнадцатой весны, обвитая сумерками, робко оглядываясь и не выпуская деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке горели приветно, будто звездочки, ясные очи; блистало красное коралловое монисто, иот орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая на щепах ее.

- Какой же ты нетерпеливый, - говорила она ему вполголоса. - Уже ирассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и дело по улицам... Я вся дрожу...

- О, не дрожи, моя красная калиночка! Прижмись ко мне покрепче! - говорил парубок, обнимая ее, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне унего на шее, и садясь вместе с нею у дверей хаты. - Ты знаешь, что мне ичасу не видать тебя горько.

- Знаешь ли, что я думаю? - прервала девушка, задумчиво уставив в него свои очи. - Мне все что-то будто на ухо шепчет, что вперед нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди: девушки все глядят так завистливо, а парубки... Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.

Какое-то движение тоски выразилось на лице ее при последних словах.

- Два месяца только в стороне родной, и уже соскучилась! Может, и янадоел тебе?

- О, ты мне не надоел, - молвила она, усмехнувшись. - Я тебя люблю,черноп0овый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь тыими - у меня как будто на душе усмехается: и весело и хорошо ей; чтоприветливо моргаешь ты черным усом своим; что ты идешь по улице, поешь ииграешь на бандуре, и любо слушать тебя.

- О моя Галя! - вскрикнул парубок, целуя и прижимая ее сильнее к груди своей.

- Постой! полно, Левко. Скажи наперед, говорил ли ты с отцом своим?

- Что? - сказал он, будто проснувшись. - Что я хочу жениться, а тывыйти за меня замуж - говорил.

Но как-то унывно зазвучало в устах его это слово "говорил".

- Что же?

- Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим: ничего не слышит и еще бранит, что шатаюсь бог знаетгде, повесничаю и шалю с хлопцами по улицам. Но не тужи, моя Галю! Воттебе слово козацкое, что уломаю его.

- Да тебе только стоит, Левко, слово сказать - и все будет по-твоему

Я знаю это по себе: иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово - иневольно делаю, что тебе хочется. Посмотри, посмотри! - продолжала она,положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синелотеплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен. - Посмотри, вон-вон далеко мелькнули звездочки: одна,другая, третья, четвертая, пятая... Не правда ли, ведь это ангелы божиипоотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да,Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей быликрылья, как у птиц, - туда бы полететь, высоко, высоко... Ух, страшно!Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, естьгде-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною всамом небе, и бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником

- Нет, Галю; у бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Еестановят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только богступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучамипопадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа небывает на земле.

- Как тихо колышется вода, будто дитя в люльке! - продолжала Ганна,