Книга "Вечера на хуторе близ Диканьки". Страница 40

дворе лежало на земле множество ряден с пшеницею, просом и ячменем, сушившихся на солнце. На крыше тоже немало сушилось разного рода трав:петровых батогов, нечуй-ветра и других.

Иван Федорович так был занят рассматриванием этого, что очнулся тогдатолько, когда пегая собака укусила слазившего с козел жида за икру. Сбежавшаяся дворня, состоявшая из поварихи, одной бабы и двух девок в шерстяных исподницах, после первых восклицаний: "Та се ж паныч наш!" объявила, что тетушка садила в огороде пшеничку, вместе с девкою Палашкою и кучером Ом`ельком, исправлявшим часто должность огородника и сторожа. Но тетушка, которая еще издали завидела рогожную кибитку, была ужездесь. И Иван Федорович изумился, когда она почти подняла его на руках,как бы не доверяя, та ли это тетушка, которая писала к нему о своейдряхлости и болезни

III

Тетушка

Тетушка Василиса Кашпоровна в это время имела лет около пятидесяти

Замужем она никогда не была и обыкновенно говорила, что жизнь девическаядля нее дороже всего. Впрочем, сколько мне помнится, никто и не 2аталее. Это происходило оттого, что все мужчины чувствовали при ней какую-торобость и никак не имели духу сделать ей признание. "Весьма с большимхарактером Василиса Кашпоровна!" - говорили женихи, и были совершенноправы, потому что Василиса Кашпоровна хоть кого умела сделать тише травы. Пьяницу мельника, который совершенно был ни к чему не годен, она,собственною своею мужественною рукою дергая каждый день за чуб, без всякого постороннего средства умела сделать золотом, а не человеком. Ростона имела почти исполинский, дородность и силу совершенно соразмерную


Казалось, что природа сделала непростительную ошибку, определив ей носить темно-коричневый по будням капот с мелкими оборками и красную кашемировую шаль в день светлого воскресенья и своих именин, тогда как ейболее всего шли бы драгунские усы и длинные ботфорты. Зато занятия еесовершенно соответствовали ее виду: она каталась сама на лодке, гребявеслом искуснее всякого рыболова; стреляла дичь; стояла неотлучно надкосарями; знала наперечет число дынь и арбузов на баштане; брала пошлинупо пяти копеек с воза, проезжавшего через ее греблю; взлезала на деревои трусила груши, била ленивых вассалов своею страшною рукою и подносиладостойным рюмку водки из той же грозной руки. Почти в одно время онабранилась, красила пряжу, бегала на кухню, делала квас, варила медовоеваренье и хлопотала весь день и везде поспевала. Следствием этого былото, что маленькое именьице Ивана Федоровича, состоявшее из осьмнадцатидуш по последней ревизии, процветало в полном смысле сего слова. К томуж она слишком горячо любила своего племянника и тщательно собирала длянего копейку.


По приезде домой жизнь Ивана Федоровича решительно изменилась и пошласовершенно другою дорогою. Казалось, натура именно создала его для управления осьмнадцатидушным имением. Сама тетушка заметила, что он будетхорошим хозяином, хотя, впрочем, не во все еще отрасли хозяйства позволяла ему вмешиваться. "Воно ще молода дытына, - обыкновенно она говаривала, несмотря на то что Ивану Федоровичу было без малого сорок лет, где ему все знать!"

Однако ж он неотлучно бывал в поле при жнецах и косарях, и это доставляло наслаждение неизъяснимое его кроткой душе. Единодушный взмах десятка и более блестящих кос; шум падающей стройными рядами травы; изредка заливающиеся песни жниц, то веселые, как встреча гостей, то заунывные, как разлука; спокойный, чистый вечер, и что за вечер! как волен исвеж воздух! как тогда оживлено все: степь краснеет, синеет и горит цветами; перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи насекомых, и от нихсвист, жужжание, треск, крик и вдруг стройный хор; и все не молчит ни наминуту. А солнце садится и кроется. У! как свежо и хорошо! По полю, тотам, то там, раскладываются огни и ставят котлы, и вкруг котлов садятсяусатые косари; пар от галушек несется. Сумерки сереют... Трудно рассказать, что делалось тогда с Иваном Федоровичем. Он забывал, присоединяяськ косарям, отведать их галушек, которые очень любил, и стоял недвижимона одном месте, следя глазами пропадавшую в небе чайку или считая копынажитого хлеба, унизывавшие поле.

В непродолжительном времени об Иване Федоровиче везде пошли речи како великом хозяине. Тетушка не могла нарадоваться своим племянником и никогда не упускала случая им похвастаться. В один день, - это было уже поокончании жатвы, и именно в конце июля, - Василиса Кашпоровна, взявшиИвана Федоровича с таинственным видом за руку, сказала, что она теперьхочет поговорить с ним о деле, которое с давних пор уже ее занимает.

- Тебе, любезный Иван Федорович, - так она начала, - известно, что втвоем хуторе осьмнадцать душ; впрочем, это по ревизии, а без того, может, наберется больше, может, будет до двадцати четырех. Но не об этомдело. Ты знаешь тот лесок, что за нашею левадою, и, верно, знаешь за темже лесом широкий луг: в нем двадцать без малого десятин; а травыстолько, что можно каждый год продавать больше чем на сто рублей, особенно если, как говорят, в Гадяче будет конный полк.

- Как же-с, тетушка, знаю: трава очень хорошая.

- Это я сама знаю, что очень хорошая; но знаешь ли ты, что вся этаземля по-настоящему твоя? Что ж ты так выпучил глаза? Слушай, Иван Федорович! Ты помнишь Степана Кузьмича? Что я говорю: помнишь! Ты тогда былтаким маленьким, что не мог выговорить даже его имени; куда ж! Я помню,когда приехала на самое пущенье, перед филипповкою, и взяла было тебя наруки, то ты чуть не испортил мне всего платья; к счастию, что успела передать тебя мамке Матрене. Такой ты тогда был гадкий!.. Но не об этомдело. Вся земля, которая за нашим хутором, и самое село Хортыще былоСтепана Кузьмича. Он, надобно тебе объявить, еще тебя не было на свете,как начал ездить к твоей матушке; правда, в такое время, когда отца твоего не бывало дома. Но я, однако ж, это не в укор ей говорю. Упокой господи ее душу! - хотя покойница была всегда неправа против меня. Но не обэтом дело. Как бы то ни было, только Степан Кузьмич сделал тебедарственную запись на то самое имение, об котором я тебе говорила. Нопокойница твоя матушка, между нами будь сказано, была пречудного нрава

Сам черт, господи прости меня за это гадкое слово, не мог бы понять ее

Куда она дела эту запись - один бог знает. Я думаю, просто, что она вруках этого старого холостяка Григория Григорьевича Сторченка. Этой пузатой шельме досталось все его имение. Я готова ставить бог знает что,если он не утаил записи.

- Позвольте-с доложить, тетушка: не тот ли это Сторченко, с которым япознакомился на станции?

Тут Иван Федорович рассказал про свою встречу.

- Кто его знает! - отвечала, немного подумав, тетушка. - Может быть,он и не негодяй. Правда, он всего только полгода как переехал к намжить; в такое время человека не узнаешь. Старуха-то, матушка его, я слышала, очень разумная женщина и, говорят, большая мастерица солить огурцы. Ковры собственные девки ее умеют отлично хорошо выделывать. Но таккак ты говоришь, что он тебя хорошо принял, то поезжай к нему! Можетбыть, старый грешник послушается совести и отдаст, что принадлежит неему. Пожалуй, можешь поехать и в бричке, только проклятая дитвора повыдергивала сзади все гвозди. Нужно будет сказать кучеру Омельке, чтобыприбил везде получше кожу.

- Для чего, тетушка? Я возьму повозку, в которой вы ездите иногдастрелять дичь.

Этим окончился разговор

IV

Обед

В обеденную пору Иван Федорович въехал в село Хортыще и немного оробел, когда стал приближаться к господскому дому. Дом этот был длинный ине под очеретяною, как у многих окружных помещиков, но под деревянноюкрышею. Два амбара в дворе тоже под деревянною крышею; ворота дубовые

Иван Федорович похож был на того франта, который, заехав на бал, видитвсех, куда ни оглянется, одетых щеголеватее его. Из почтения он остановил свой возок возле амбара и подошел пешком к крыльцу.

- А! Иван Федорович! - закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука, жилета и подтяжек. Однако ж иэтот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. - Что же вы говорили, что сейчас, как только увидитесьс тетушкой, приедете, да и не приехали? - После сих слов губы Ивана Федоровича встретили те же самые знакомые подушки.

- Большею частию занятия по хозяйству... Я-с приехал к вам на минутку, собственно по делу...

- На минутку? Вот этого-то не будет. Эй, хлопче! - закричал толстыйхозяин, и тот же самый мальчик в козацкой свитке выбежал из кухни. Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас запер, слышишь, запер крепче! А конейвот этого пана распряг бы сию минуту! Прошу в комнату; здесь такая жара,что у меня вся рубашка мокра.

Иван Федорович, вошедши в комнату, решился не терять напрасно времении, несмотря на свою робость, наступать решительно.

- Тетушка имела честь... сказывала мне, что дарственная запись покойного Степана Кузьмича...

Трудно изобразить, какую неприятную мину сделало при этих словах обширное лицо Григория Григорьевича.

- Ей-богу, ничего не слышу! - отвечал он. - Надобно вам сказать, чтоу меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах проклятые кацапы вездепоразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучениебыло. Так вот и щекочет, так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха са






Возможно заинтересуют книги: