Книга "Бледное пламя". Страница 1

Перевод с английского С. Ильина

ВереСодержание

Предисловие

Бледное пламя

Поэма в четырех песнях

Комментарий

Указатель

Это напоминает мне, как забавно он описывал мистеру Лангтону несчастноесостояние одного молодого джентльмена из хорошей семьи: "Сэр, когда я впоследний раз слышал о нем, он носился по городу, упражняясь в стрельбе покотам". А затем мысли его вполне натуральным образом отвлеклись, и вспомниво своем любимом коте, он сказал: "Впрочем, Ходжа не пристрелят, нет-нет,Ходжа никогда не пристрелят."

Джеймс Босуэлл

"Жизнь Сэмюеля Джонсона"ПРЕДИСЛОВИЕ

"Бледное пламя", поэма в героических куплетах объемом в девятьсотдевяносто девять строк, разделенная на четыре песни, написана ДжономФрэнсисом Шейдом (р. 5 июля 1898 г., ум. 21 июля 1959 г.) в последниедвадцать дней его жизни у себя дома в Нью-Вае, Аппалачие, США

Рукопись (это по-преимуществу беловик), по которой набожно воспроизводитсяпредлагаемый текст, состоит из восьмидесяти справочных карточексреднего размера, на которых верхнюю, розовую, полоску Шейд отводил подзаголовок (номер песни, дата), а в четырнадцать голубых вписывал тонкимпером, почерком мелким, опрятным и удивительно внятным, текст поэмы,пропуская полоску для обозначения двойного пробела и начиная всякий разновую песнь на свежей карточке.


Короткая (в 166 строк) Песнь первая со всеми ее симпатичными птичками иоптическими чудесами занимает тринадцать карточек. Песнь вторая, вашалюбимица, и эта внушительная демонстрация силы, Песнь третья, -- одинаковыпо длине (334 строки) и занимают по двадцати семи карточек каждая. Песньчетвертая возвращается к Первой в рассуждении длины и занимает опять-такитринадцать карточек, из коих последние четыре, исписанные в день его смерти,содержат вместо беловика выправленный черновик.


Человек привычки, Джон Шейд обыкновенно записывал дневную квотузаконченных строк в полночь, но даже если он потом перерабатывал их, что,подозреваю, он временами делал, карточка или карточки помечались не датойокончательной отделки, но той, что стояла на выправленном черновике. То естья хочу сказать, что он сохранял дату действительного создания, а невторого-третьего обдумывания. Тут перед моим нынешним домом расположенгремучий увеселительный парк.

Мы обладаем, стало быть, полным календарем его работы. Песнь перваябыла начата в ранние часы 2 июля и завершена 4 июля. К следующей Песни онприступил в день своего рождения и закончил ее 11 июля. Еще неделя ушла наПеснь третью. Песнь четвертая начата 19 июля и, как уже отмечалось,последняя треть ее текста (строки 949-999) представлена выправленнымчерновиком. На вид он довольно неряшлив, изобилует опустошительнымиподтирками, разрушительными вставками и не следует полоскам на карточкахстоль же пристрастно, как беловик. Но в сущности, он восхитительно точен,нужно только нырнуть в него и принудить себя открыть глаза в его прозрачныхглубинах, под сумбурной поверхностью. В нем нет ни одной пропущенной строки,ни одного гадательного прочтения. Этим вполне доказывается, что обвинения,брошенные в газетном интервью (24 июля 1959 года) одним из наших записныхшейдове4ов, -- позволившим себе утверждать, не видев рукописи поэмы, будтоона "состоит из разрозненных набросков, ни один из которых не даетзаконченного текста", -- представляют собой злобные измышления тех, кто нестолько оплакивает состояние, в котором был прерван смертью труд великогопоэта, сколько норовит бросить тень на состоятельность, а по возможности ина честность ее редактора и комментатора.

Другое заявление, публично сделанное профессором Харлеем, касаетсяструктуры поэмы. Я цитирую из того же интервью: "Никто не может сказать,насколько длинной задумал Джон Шейд свою поэму, не исключено, однако, чтооставленное им есть лишь малая часть произведения, которое он видел какбы в тусклом стекле". И опять же нелепица! Помимо истинного воплявнутренней очевидности, звенящего в Песни четвертой, существует ещеподтверждение, данное Сибил Шейд (в документе, датированном 25 июля 1959г.), что ее муж "никогда не намеревался выходить за пределы четырех частей"

Третья песнь была для него предпоследней, и я своими ушами слышал, как онговорил об этом, когда мы прогуливались на закате, и он, как бы размышляявслух, обозревал дневные труды и размахивал руками в извинительномсамодовольстве, а между тем учтивый спутник его тщетно пытался приноровитьритм своей машистой поступи к тряской шаркотне взъерошенного старого поэта

Да что уж там, я утверждаю (пока тени наши еще гуляют без нас), что в поэмеосталась недописанной всего одна строка (а именно, 1000-я), которая совпалабы с первой, увенчав симметрию всей структуры с двумя ее тождественнымисрединными частями, крепкими и поместительными, образующими вкупе с флангамипокороче два крыла в пятьсот стихов каждое, -- как докучает мне эта музыка!Зная комбинаторный склад мышления Шейда и его тонкое чувство гармоническогоравновесия, я и вообразить не могу, чтобы он захотел исказить гранисвоего кристалла вмешательством в его предсказуемый рост. И коли этоговсего недостаточно, -- а этого достаточно, да! -- так я имел драматическийслучай услышать, как голос моего несчастного друга вечером 21 июля объявилокончание или почти окончание его трудов. (Смотри мое примечание к строке991).

Эту стопу из восьмидесяти карточек удерживает круглая резинка, которуюя ныне благоговейно возвращаю на место, в последний раз пересмотревдрагоценное содержимое. Другое, куда более тощее, собрание из двенадцатикарточек, скрепленных зажимом и помещенных в тот же желтый конверт, что иосновная колода, содержит некоторые добавочные куплеты, следующие своейстезей, короткой, порою слякотной, в хаосе первоначальных наметок. Какправило, Шейд уничтожал наброски, едва перестав в них нуждаться: мне хорошопамятно, как бриллиантовым утром я с крыльца увидел его, сжигавшим целуюкучу их в бледном пламени мусорной печи, перед которой он стоял, опустивголову, похожий на профессионального плакальщика среди гонимых ветром черныхбабочек этого аутодафе на задворках. Но эти двенадцать карточек он сохранил-- благодаря блеску непригодившихся удач между отбросами использованныхредакций. Быть может, он смутно надеялся заменить некоторые места беловикакакими-то чудесными изгнанниками этой картотеки или, что более вероятно,тайная привязанность к той или этой виньетке, отвергнутой из соображенийархитектоники или же потому, что она не пришлась по душе миссис Ш., побудилаего отставить решение до поры, когда мраморная окончательность безупречноготипоскрипта укрепит оное либо придаст самому обаятельному варианту виднесуразный и скверный. А может быть, дозвольте уж мне прибавить со всейскромностью, он собирался просить моего совета после того, как прочтет мнепоэму, что, как мне известно, он намеревался сделать.

В моих комментариях к поэме читатель найдет эти отверженные прочтения

На местоположения их указывают или хотя бы намекают наметки ближних к нимявно установленных строк. В определенном смысле, многие из них представляютгораздо большую художественную и историческую ценность, чем некоторые излучших мест окончательного текста. Теперь мне следует объяснить, какслучилось, что именно я стал редактором "Бледного пламени".

Сразу после кончины моего милого друга я убедил его оглушенную горемвдову предупредить и расстроить коммерческие страсти и университетскиекозни, коим предстояло вскружиться над рукописью ее мужа (помещенной мной вбезопасное место еще до того, как тело его достигло могилы), и подписатьсоглашение, суть которого сводилась к тому, что он сам передал мне рукопись,что мне надлежит без промедления опубликовать ее с моим комментарием увыбранного мною издателя, что все доходы за вычетом издательскихкомиссионных достанутся ей, и что в день выхода книги рукопись следуетпередать на вечное хранение в Библиотеку Конгресса. Сомневаюсь, чтобынашелся хулитель, который счел бы этот договор нечестным. И однако егоназывали (прежний поверенный Шейда) "фантастически злонамеренным", тогда какдругой господин (бывший его литературный агент), язвительно ухмыляясь,осведомился, не выведена ли дрожащая подпись миссис Шейд "красными черниламинесколько непривычного сорта". Подобные сердца и умы вряд ли могут понять,что привязанность человека к шедевру способна проникнуть все его существо,






Возможно заинтересуют книги: