Книга "Лолита". Страница 4

старым деревом. Как-то раз совершенная красотка в шотландскойюбочке с грохотом поставила тяжеловооруженную ногу подле меня наскамейку, дабы окунуть в меня свои голые руки и затянуть ременьроликового конька - и я растворился в солнечных пятнах, заменяякнижкой фиговый лист, между тем как ее русые локоны падали ей напоцарапанное колено, и древесная тень, которую я с нею делил,пульсировала и таяла на ее икре, сиявшей так близко от моейхамелеоновой щеки. Другой раз рыжеволосая школьница повисла надомною в вагоне метро, и оранжевый пушок у нее под мышкой былоткровением, оставшимся на много недель у меня в крови. Я бы могпересказать немало такого рода односторонних миниатюрныхроманов. Окончание некоторых из них бывало приправлено адовымснадобием. Бывало, например, я замечал с балкона ночью, восвещенном окне через улицу, нимфетку, раздевающуюся передуслужливым зеркалом. В этой обособленности, в этом отдалениивидение приобретало невероятно пряную прелесть, котораязаставляла меня, балконного зрителя, нестись во весь опор ксвоему одинокому утолению. Но с бесовской внезапностью нежныйузор наготы, уже принявший от меня дар поклонения, превращался возаренный лампой отвратительно голый локоть мужчины в исподнембелье, читающего газету у отворенного окна в жаркой, влажной,безнадежной летней ночи.


Скакание через веревочку. Скакание на одной ноге поразмеченной мелом панели. Незабвенная старуха в черном, котораясидела рядом со мной на парковой скамье, на пыточной скамьемоего блаженства (нимфетка подо мной старалась нащупатьукатившийся стеклянный шарик), и которая спросила меня - наглаяведьма - не болит ли у меня живот. Ах, оставьте меня в моемзацветающем парке, в моем мшистом саду. Пусть играют они вокругменя вечно, никогда не взрослея


б

Кстати: я часто спрашивал себя, что случалось с ними потом, сэтими нимфетками. В нашем чугунно-решетчатом мире причин иследствий, не могло ли содрогание, мною выкраденное у них,отразиться на их будущем? Вот, была моей - и никогда не узнает

Хорошо. Но не скажется ли это впоследствии, не напортил ли я ейкак-нибудь в ее дальнейшей судьбе тем, что вовлек ее образ всвое тайное сладострастие? О, это было и будет предметом великихи ужасных сомнений!

Я выяснил, однако, во что они превращаются, эти обаятельные,сумасводящие нимфетки, когда подрастают. Помнится, брел я как-топод вечер по оживленной улице, весною, в центре Парижа

Тоненькая девушка небольшого роста прошла мимо меня скорымтропотком на высоких каблучках; мы одновременно оглянулись; онаостановилась, и я подошел к ней. Голова. ее едва доходила домоей нагрудной шерсти; личико было круглое, с ямочками, какоечасто встречается у молодых француженок. Мне понравились еедлинные ресницы и жемчужно-серый tailleur, облегавший ее юноетело, которое еще хранило (вот это-то и было нимфическим эхом,холодком наслаждения, взмывом в чреслах) что-то детское,примешивавшееся к профессиональному frbtillement ее маленькоголовкого зада. Я осведомился о ее цене, и она немедленно ответилас музыкальной серебряной точностью (птица - сущая птица!):"Cent". Я попробовал поторговаться, но она оценила дикое глухоежелание у меня в глазах, устремлDных с такой высоты на еекруглый лобик и зачаточную шляпу (букетик да бант): "Tant pis",- произнесла она, перемигнув, и сделала вид, что уходит. Яподумал: ведь всего три года тому назад я мог видеть, как онавозвращается домой из школы! Эта картина решила дело. Она повеламеня вверх по обычной крутой лестнице с обычным сигналом звонка,уведомлямщим господина, не желающего встретить другогогосподина, что путь свободен или несвободен - унылый путь кгнусной комнатке, состоящей из кровати и биде. Как обычно, онапрежде всего потребовала свой petit cadeau, и, как обычно, яспросил ее имя (Monique) и возраст (восемнадцать). Я был отличнознаком с банальными ухватками проституток: ото всех них слышишьэто dixhuit - четкое чирикание с ноткой мечтательного обмана,которое они издают, бедняжки, до десяти раз в сутки. Но в данномслучае было ясно, что Моника скорее прибавляет, чем убавляетсебе годика два. Это я вывел из многих подробностей еекомпактного, как бы точеного и до странности неразвитого тела

Поразительно быстро раздевшись, она постояла с минуту у окна,наполовину завернувшись в мутную кисею занавески, слушая сдетским удовольствием (что в книге было бы халтурой) шарманщика,игравшего в уже налитом сумерками дворе. Когда я осмотрел ееручки и обратил ее внимание на грязные ногти, она проговорила,простодушно нахмурясь: "Oui, се n'est pas bien", - и пошла былок рукомойнику, но я сказал, что это неважно, совершенно неважно

Со своими подстриженными темными волосами, светло-серым взором ибледной кожей она была исключительно очаровательна. Бедра у неебыли не шире, чем у присевшего на корточки мальчика. Более того,я без колебания могу утверждать (и вот, собственно, почему я такблагодарно длю это пребывание с маленькой Моникой вкисейно-серой келье воспоминания), что из тех восьмидесяти илидевяноста шлюх, которые в разное время по моей просьбе мноюзанимались, она была единственной, давшей мне укол истинногонаслаждения. "Il etait malin, celui, qui а invente се truc-la",любезно заметила она и вернулась в одетое состояние с той жевысокого стиля быстротой, с которой из него вышла.

Я спросил, не даст ли она мне еще одно, более основательное,свидание в тот же вечер, и она обещала встретить меня околоуглового кафэ, прибавив, что в течение всей своей маленькойжизни никогда еще никого не надула. Мы возвратились в ту жекомнату. Я не мог удержаться, чтобы не сказать ей, какая онахорошенькая, на что она ответила скромно: "Tu es bien gentil dedire cа", - а потом, заметив то, что я заметил сам в зеркале,отражавшем наш тесный Эдем, а именно: ужасную гримасу нежности,искривившую мне рот, исполнительная Моника (о, она несомненнобыла в свое время нимфеткой!) захотела узнать, не стереть ли ей,avant qu'on se couche, слой краски с губ на случай, если захочупоцеловать ее. Конечно, захочу. С нею я дал себе волю в большейстепени, чем с какой-либо другой молодой гетерой, и в ту ночьмое последнее впечатление от Моники и ее длинных ресниц отзываетчем-то веселым, чего нет в других воспоминаниях, связанных смоей унизительной, убогой и угрюмой половой жизнью. Вид у неебыл необыкновенно довольный, когда я дал ей пятьдесят франковсверх уговора, после чего она засеменила в ночную апрельскуюморось с тяжелым Гумбертом, валившим следом за ее узкой спиной

Остановившись перед витриной, она произнесла с большим смаком:"Je vais m'acheter des bas!" - и не дай мне Бог когда-либозабыть маленький лопающийся звук детских губ этой парижаночки наслове "bas", произнесенном ею так сочно, что "а" чуть непревратилось в краткое бойкое "о".

Следующее наше свидание состоялось на другой день, в двапятнадцать пополудни у меня на квартире, но оно оказалось менееудовлетворительным: за ночь она как бы повзрослела, перешла встарший класс и к тому же была сильно простужена. Заразившись отнее насморком, я отменил четвертую встречу - да, впрочем, и радбыл прервать рост чувства, угрожавшего обременить менядушераздирающими грезами и вялым разочарованием. Так пускай жеона останется гладкой тонкой Моникой - такой, какою она была впродолжение тех двух-трех минут, когда беспризорная нимфеткапросвечивала сквозь деловитую молодую проститутку.

Мое недолгое с нею знакомство навело меня на ряд мыслей,которые верно покажутся довольно очевидными читателю, знающемутолк в этих делах. По объявлению в непристойном журнальчике яочутился, в один предприимчивый день, в конторе некоей MlleEdith, которая начала с того, что предложила мне выбрать себеспутницу жизни из собрания довольно формальных фотографий вдовольно засаленном альбоме ("Regardez-moi cette belle brune?" уже в подвенечном платье). Когда же я оттолкнул альбом инеловко, с усилием, высказал свою преступную мечту, онапосмотрела на меня, будто собираясь меня прогнать. Однако,поинтересовавшись, сколько я готов выложить, она соизволилаобещать познакомить меня с лицом, которое "могло бы устроитьдело". На другой день астматическая женщина, размалеванная,говорливая, пропитанная чесноком, с почти фарсовымпровансальским выговором и черными усами над лиловой губой,повела меня в свое собственное, по-видимому, обиталище и там,предварительно наделив звучным лобзанием собранные пучкомкончики толстых пальцев, дабы подчеркнуть качество своеголакомого, как розанчик, товара, театрально отпахнула занавеску,за которой обнаружилась половина, служившая по всем признакамспальней большому и нетребовательному семейству; но на сценесейчас никого не было, кроме чудовищно упитанной, смуглой,отталкивающе некрасивой девушки, лет по крайней мере пятнадцати,с малиновыми лентами в тяжелых черных косах, которая сидела настуле и нарочито няньчила лысую куклу. Когда я отрицательно






Возможно заинтересуют книги: