Книга "Лолита". Страница 9

предупреждения, голубая морская волна вздулась у меня подсердцем, и с камышового коврика на веранде, из круга солнца,полуголая, на коленях, поворачиваясь на коленях ко мне, мояривьерская любовь внимательно на меня глянула поверх темныхочков.

Это было то же дитя - те же тонкие, медового оттенка плечи,та же шелковистая, гибкая, обнаженная спина, та же русая шапкаволос. Черный в белую горошинку платок, повязанный вокруг ееторса, скрывал от моих постаревших горилловых глаз - но не отвзора молодой памяти - полуразвитую грудь, которую) я так ласкалв тот бессмертный день. И как если бы я был сказочной нянькоймаленькой принцессы (потерявшейся, украденной,найденной, одетойв цыганские лохмотья, сквозь которые ее нагота улыбается королюи ее гончим), я узнал темно-коричневое родимое пятнышко у нее набоку. Со священным ужасом и упоением (король рыдает от радости,трубы трубят, нянька пьяна) я снова увидел прелестный впалыйживот, где мои на юг направлявшиеся губы мимоходом остановились,и эти мальчишеские бедра, на которых я целовал зубчатыйотпечаток от пояска трусиков - в тот безумный, бессмертный деньу Розовых Скал. Четверть века с тех пор прожитая мной сузилась,образовала трепещущее острие и исчезла.


Необыкновенно трудно мне выразить с требуемой силой этотвзрыв, эту дрожь, этот толчок страстного узнавания. В тотсолнцем пронизанный миг, за который мой взгляд успел оползтиколенопреклоненную девочку (моргавшую поверх строгих темныхочков - о, маленький Herr Doktor, которому было суждено вылечитьменя ото всех болей), пока я шел мимо нее под личиной зрелости(в образе статного мужественного красавца, героя экрана),пустота моей души успела вобрать все подробности ее яркойпрелести и сравнить их с чертами моей умершей невесты. Позже,разумеется, она, эта nova, эта Лолита, моя Лолита, должна былаполностью затмить свой прототип. Я только стремлюсь подчеркнуть,что откровение на американской веранде было только следствиемтого "княжества у моря" в моем страдальческом отрочестве. Все,что произошло между этими двумя событиями, сводилось к чередеслепых исканий и заблуждений и ложных зачатков радости. Все, чтобыло общего между этими двумя существами, делало их единым дляменя.


У меня, впрочем, никаких нет иллюзий. Мои судьи усмотрят ввышесказанном лишь кривлянья сумасшедшего, попросту любящего lefruit vert. В конце концов, мне это совершенно все равно. Знаютолько, что пока Гейзиха и я спускались по ступеням в затаившийдыхание сад, колени у меня были, как отржкение колен в зыбкойводе, а губы были как песок.

"Это была моя Ло", произнесла она, "а вот мои лилии".

"Да", сказал я, "да. Они дивные, дивные, дивные"

11

Экспонат номер два - записная книжечка в черном переплете изискусственной кожи, с тисненым золотым годом (1947) лесенкой вверхнем левом углу. Описываю это аккуратное изделие фирмы Бланк,Бланктон, Массач., как если бы оно вправду лежало передо мной

На самом же деле, оно было уничтожено пять лет тому назад, и то,что мы ныне рассматриваем (благодаря любезности Мнемозины,запечатлевшей его) - только мгновенное воплощение, щуплыйвыпадыш из гнезда Феникса.

Отчетливость, с которой помню свой дневник, объясняется тем,что писал F его дважды. Сначала я пользовался блокнотом большогоформата, на отрывных листах которого я делал карандашные заметкисо многими подчистками и поправками; все это с некоторымисокращениями я переписал мельчайшим и самым бесовским из своихпочерков в черную книжечку.

Тридцатое число мая официально объявлено Днем Постным вНью-Гампшире, но в Каролинах, например, это не так. В 1947 годув этот день из-за поветрия так называемой "желудочной инфлюэнцы"рамздэльская городская управа уже закрыла на лето свои школы

Незадолго до того я въехал в Гейзовский дом, и дневничок, скоторым я теперь собираюсь познакомить читателя (вроде того какшпион передает наизусть содержание им проглоченного донесения),покрывает большую часть июня. Мои замечания насчет погодычитатель может проверить в номерах местной газеты за 1947 год.

Четверг. Очень жарко. С удобного наблюдательного пункта (изокна ванной комнаты) увидел как Долорес снимает белье с веревкив яблочно-зеленом свете по ту сторону дома. Вышел, как быпрогуливаясь. Она была в клетчатой рубашке, синих ковбойскихпанталонах и полотняных тапочках. Каждым своим движением средикруглых солнечных бликов она дотрагивалась до самой тайной ичувствительной струны моей низменной плоти. Немного погодя селаоколо меня на нижнюю ступень заднего крыльца и приняласьподбирать мелкие камешки, лежавшие на земле между ее ступнями острые, острые камешки, - и в придачу к ним крученый осколокмолочной бутылки, похожий на губу огрызающегося животного, икидать ими в валявшуюся поблизости жестянку. Дзинк. Второй разне можешь, не можешь - что за дикая пытка - не можешь попастьвторой раз. Дзинк. Чудесная кожа, и нежная и загорелая, нималейшего изъяна. Мороженое с сиропом вызывает сыпь: слишкомобильное выделение из сальных желез, питающих фолликулы кожи,ведет к раздражению, а последнее открывает путь заразе. Но унимфеток, хоть они и наедаются до отвала всякой жирной пищей,прыщиков не бывает. Боже, какая пытка - этот атласистый отлив зависком, переходящий в ярко русые волосы! А эта косточка,вздрагивающая сбоку у запыленной лодыжки...

"Дочка мистера Мак-Ку? Дженни Мак-Ку? Ах - ужасная уродина! Иподлая. И хромая. Чуть не умерла от полиомиелита".

Дзинк. Блестящая штриховка волосков вдоль руки ниже локтя

Когда она встала, чтобы внести в дом белье, я издали проследилобожающим взглядом выцветшую сзади голубизну ее закаченныхштанов. Из середины поляны г-жа Гейз, вооруженная кодаком,преспокойно выросла, как фальшивое дерево факира, и посленекоторых светотехнических хлопот - грустный взгляд вверх,довольный взгляд вниз - позволила себе снять сидящего наступеньке смущенного Humbert le Bel.

Пятница. Видел, как она шла куда-то с Розой, темноволосойподругой. Почему меня так чудовищно волнует детская - ведьпопросту же детская - ее походка? Разберемся в этом. Чутьтуповато ставимые носки. Какая-то разболтанность, продленная доконца шага в движении ног пониже колен. Едва намеченноепошаркивание. И все это бесконечно молодо, бесконечно распутно

Гумберта Гумберта, кроме того, глубоко потрясает жаргон малюткии ее резкий высокий голос. Несколько позже слышал, как онапалила в Розу грубоватым вздором через забор. Все это отзывалосьво мне дребезжащим восходящим ритмом. Пауза. "А теперь мне пора,детка".

Суббота. (Возможно, что в этом месте кое-что авторомподправлено.) Знаю, что писать этот дневник - безумие, но мне ондоставляет странное пронзительное удовольствие; да и кто же кроме любящей жены - мог бы расшифровать мой микроскопическийпочерк? Позвольте же мне объявить со всхлипом, что нынче моя Л

принимала солнечную ванну на открытой веранде, но, увы, мать икакие-то другие дамы все время витали поблизости. Конечно, я могбы расположиться там в качалке и делать вид, что читаю. Но ярешил остаться у себя, опасаясь, как бы ужасная, сумасшедшая,смехотворная и жалкая лихорадка, сотрясавшая меня, не помешаламне придать своему появлению какое-либо подобие беззаботности.

Воскресенье. Зыбь жары все еще с нами; благодатнейшая неделя!На этот раз я занял стратегическое положение, с толстойвоскресной газетой и новой трубкой в верандовой качалке,заблаговременно. Увы, она пришла вместе с матерью. Они были вчерных купальных костюмах, состоящих из двух частей и таких женовеньких, как моя трубка. Моя душенька, моя голубка на минутуостановилась подле меня - ей хотелось получить страницыюмористического отдела, - и от нее веяло почти тем же что отдругой, ривьерской, только интенсивнее, с примесью чего-тошероховатого - то был знойный душок, от которого немедленнопришла в движение моя мужская сила; но она уже выдернула из менялакомую часть газеты и отступила к своему половичку рядом стюленеобразной маменькой. Там моя красота улеглась ничком, являямне, несметным очам, широко разверстым у меня в зрячей крови,свои приподнятые лопатки, и персиковый пушок вдоль вогнутогопозвоночника, и выпуклости обтянутых черным узких ягодиц, ипляжную изнанку отроческих ляжек. Третьеклассница молчанаслаждалась зелено-красно-синими сериями рисунков. Болеепрелестной нимфетки никогда не снилось зелено-красно-синемуПриапу. С высохшими губами, сквозь разноцветные слои света глядяна нее, собирая в фокус свое вожделение и чуть покачиваясь подприкрытием газеты, я знал, что если как следует сосредоточусь наэтом восприятии, то немедленно достигну высшей точки моегонищенского блаженства. Как хищник предпочитает шевелящуюсядобычу застывшей, я хотел, однако, чтобы это убогое торжество






Возможно заинтересуют книги: