Школьная библиотека

совпало с одним из разнообразных движений, которые читавшаядевочка изредка делала, почесывая себе хребет и показывая чутьподтушеванную подмышку, но толстая Гейз вдруг все испортила тем,что повернулась ко мне и попросила дать ей закурить, после чегозавела никчемный разговор о шарлатанском романе какого-топопулярного пройдохи.

Понедельник. Delectatio morosa

"Я провожу томительные дни

В хандре и грусти..."

Мы (матушка Гейз, Долорес и я) должны были ехать послезавтрака на Очковое озеро и там купаться и валяться на песке; ноперламутровое утро выродилось в дождливый полдень, и Ло закатиласцену.

Установлено, что средний возраст полового созревания удевочек в Нью-Йорке и Чикаго - тринадцать лет и девять месяцев;индивидуально же этот возраст колеблется между десятью (илименьше) и семнадцатью. Маленькой Вирджинии еще не стукнулочетырнадцать, когда ею овладел Эдгар. Он давал ей уроки алгебры

Воображаю. Провели медовый месяц в Санкт-Петербурге на западномпобережье Флориды. "Мосье По-по", как один из учеников ГумбертаГумберта в парижском лицее называл поэта Поэ.

У меня имеются все те черты, которые, по мнению экспертов посексуальным интересам детей, возбуждают ответный трепет удевочек; чистая линия нижней челюсти, мускулистая кисть руки,глубокий голос, широкие плечи. Кроме того, я, говорят, похож накакого-то не то актера, не то гугнивца с гитарой, которым бредитЛо.

Вторник. Дождик. Никаких озер (одни лужи). Маменька уехала запокупками. Я знал, что Ло где-то близко. В результате скрытыхманевров я-набрел на нее в спальне матери. Оттягивала передзеркалом веко, стараясь отделаться от соринки, попавшей в левыйглаз. Клетчатое платьице. Хоть я и обожаю этот ее опьяняющийкаштановый запах, все же мне кажется, что ей бы следовалокое-когда вымыть волосы. На мгновение мы оба заплавали в теплойзелени зеркала, где отражалась вершина тополя вместе с нами инебом. Подержал ее грубовато за плечи, затем ласково за виски иповернул ее к свету.

"Оно вот здесь", сказала она, "я чувствую"...

"Швейцарская кокрестьянка кокончиком языка"...

"...Вылизала бы?"

"Имно. Попробать?"

"Конечно, попробуйте".

Нежно я провел трепещущим жалом по ее вращающемуся соленомуглазному яблоку.

"Вот здорово", сказала она, мигая, "все ушло".

"Теперь второй глаз".

"Глупый вы человек", начала она, "там ровно - ". Но тут оназаметила мои собранные в пучок приближающиеся губы и покладистосказала: "Окэй".

Наклонившись к ее теплому, приподнятому, рыжеваторозовомулицу, сумрачный Гумберт прижал губы к ее бьющемуся веку. Онаусмехнулась и, платьем задев меня, быстро вышла из комнаты. Ячувствовал, будто мое сердце бьется всюду одновременно. Никогдав жизни - даже когда я ласкал ту девочку на Ривьере - никогда.

Ночь. Никогда я не испытывал таких терзаний. Мне бы хотелосьописать ее лицо, ее движения - а не могу, потому что, когда онавблизи, моя же страсть к ней ослепляет меня. Чорт побери - я непривык к обществу нимфеток! Если же закрываю глаза, вижу всеголишь застывшую часть ее образа, рекламный диапозитив, проблескпрелестной гладкой кожи с исподу ляжки, когда она, сидя и подняввысоко колено под клетчатой юбочкой, завязывае2 шнурок башмака

"Долорес Гейз, нэ муонтрэ па вуа жямб" (это говорит ее мать,думающая, что знает по-французски).

Будучи a mes heures поэтом, я посвятил мадригал черным, каксажа, ресницам ее бледносерых, лишенных всякого выражения глаз,да пяти асимметричным веснушкам на ее вздернутом носике, дабелесому пушку на ее коричневых членах; но я разорвал его и немогу его нынче припомнить. Только в банальнейших выражениях(возвращаемся тут к дневнику) удалось бы мне описать черты моейЛо: я мог бы сказать, например, что волосы у нее темнорусые, агубы красные, как облизанный барбарисовый леденец, причем нижняяочаровательно припухлая - ах, быть бы мне пишущей дамой, передкоторой она бы позировала голы при голом свете. Но ведь я всеголишь Гумберт Гумберт, долговязый, костистый, с шерстью на груди,с густыми черными бровями и странным акцентом, и целой выгребнойямой, полной гниющих чудовищ, под прикрытием медленноймальчишеской улыбки. Да и она вовсе не похожа на хрупкую девочкуиз дамского романа. Меня сводит с ума двойственная природа моейнимфетки - всякой, быть может, нимфетки: эта смесь в Лолитенежной мечтательной детскости и какой-то жутковатойвульгарности, свойственной курносой смазливости журнальныхкартинок и напоминающей мне мутно-розовых несовершеннолетнихгорничных у нас в Европе (пахнущих крошеной ромашкой и потом),да тех очень молоденьких блудниц, которых переодевают детьми впровинциальных домах терпимости. Но в придачу - в придачу кэтому мне чуется неизъяснимая, непорочная нежность, проступающаясквозь мускус и мерзость, сквозь смрад и смерть. Боже мой, Божемой... И наконец - что всего удивительнее - она, эта Лолита, мояЛолита, так обособила древнюю мечту автора, что надо всем инесмотря ни на что существует только - Лолита.

Среда. "Заставьте-ка маму повести нас (нас!) на Очковое озерозавтра". Вот дословно фраза, которую моя двенадцатилетняя пассияпроговорила страстным шепотом, столкнувшись со мной в сенях - явыходил, она вбегала. Отражение послеобеденного солнца дрожалоослепительно-белым алмазом в оправе из бесчисленных радужных иглна круглой спине запаркованного автомобиля. От листвы пышногоильма падали мягко переливающиеся тени на досчатую стену дома

Два тополя зыблились и покачивались. Ухо различало бесформенныезвуки далекого уличного движения. Чей-то детский голос звал:"Нанси! Нан-си!". В доме Лолита поставила свою любимую пластинку"Малютка Кармен", которую я всегда называл "Карманная Кармен",от чего она фыркала, притворно глумясь над моим притворнымостроумием.

Четверг. Вчера вечером мы сидели на открытой веранде Гейзиха, Лолита и я. Сгущались теплые сумерки, переходя в полнуюнеги ночь. Старая дурында только что кончила подробнорассказывать мне содержание кинокартины, которую она и Ло виделиполгода назад. Очень уже опустившийся боксер наконец знакомитсяс добрым священником (который сам когда-то, в крепкой своейюности, был боксером и до сих пор мог кулаком свалить грешника)

Мы сидели на подушках, положенных на пол; Ло была между мадам имной (сама втиснулась - звереныш мой). В свою очередь я пустилсяв уморительный пересказ моих арктических приключений. Музавымысла протянула мне винтовку, и я выстрелил в белого медведя,который сел и охнул. Между тем я остро ощущал близость Ло, ипока я говорил и жестикулировал в милосердной темноте, япользовался невидимыми этими жестами, чтобы тронуть то руку ее,то плечо, то куклу-балерину из шерсти и кисеи, которую онатормошила и все сажала ко мне на колени; и наконец, когда яполностью опутал мою жаром пышущую душеньку этой сетьюбесплотных ласок, я посмел погладить ее по ноге, по крыжовеннымволоскам вдоль голени, и я смеялся собственным шуткам, итрепетал, и таил трепет, и раза два ощутил беглыми губами теплоее близких кудрей, тыкаясь к ней со смешными апарте в быстрыхскобках и лаская ее игрушку. Она тоже очень много ерзала, такчто в конце концов мать ей резко сказала перестать возиться, аее куклу вдруг швырнула в темноту, и я все похохатывал иобращался к Гейзихе через ноги Ло, причем моя рука ползла вверхпо худенькой спине нимфетки, нащупывая ее кожу сквозь тканьмальчишеской рубашки.

Но я знал, что все безнадежно. Меня мутило от вожделения, ястрадал от тесноты одежд, и был даже рад, когда спокойный голосматери объявил в темноте: "А теперь мы считаем, что Ло пора идтиспать". "А я считаю, что вы свинюги", сказала Ло. "Отлично,значит завтра не будет пикника", сказала Гейзиха. "Мы живем всвободной стране", сказала Ло. После того что сердитая Ло,испустив так называемое "Бронксовое ура" (толстый звук тошногоотвращения), удалилась, я по инерции продолжал пребывать наверанде, между тем как Гейзиха выкуривала десятую за вечерпапиросу и жаловалась на Ло.

Ло, видите ли, уже выказывала злостность, когда ей был всегоодин год и она, бывало, из кровати кидала игрушки через боковуюсетку так, чтобы бедной матери этого подлого ребенка приходилосьих подбирать! Ныне, в двенадцать лет, это прямо бич Божий, пословам Гейзихи. Единственное о чем Ло мечтает - это дрыгать подджазовую музыку или гарцевать в спортивных шествиях, высокоподнимая колени и жонглируя палочкой. Отметки она получаетплохие, но все же оказалась лучше приспособленной к школьному