Школьная библиотека

кричал: "Sont-ils be^tes! dieux des dieux! sont-ils be^tes, ces moujiksde Gloupoff!"22.

Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам. Появились кокотки и кокодессы; мужчины завели жилетки с неслыханными вырезками, которые совершенно обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения,имевшие прообразовательный смысл и возбуждавшие в прохожих вольные мысли. Образовался новый язык, получеловечий, полуобезьяний, но во всякомслучае вполне негодный для выражения каких бы то ни было отвлеченныхмыслей. Знатные особы ходили по улицам и пели: "A moi l'pompon", или "LaVenus aux carottes"23, смерды слонялись по кабакам и горланили камаринскую. Мнили, что во время этой гульбы хлеб вырастет сам собой, и потомуперестали возделывать поля. Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их изжизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков истарух продать в рабство. В довершение всего, очистили какой-то манеж ипоставили в нем "Прекрасную Елену", пригласив, в качестве исполнительницы, девицу Бланш Гандон.

И за всем тем продолжали считать себя самым мудрым народом в мире.

В таком положении застал глуповские дела статский советник Эраст Андреевич Грустилов. Человек он был чувствительный, и когда говорил о взаимных отношениях двух полов, то краснел. Только что перед этим он сочинил повесть под названием: "Сатурн, останавливающий свой бег в объятияхВенеры", в которой, по выражению критиков того времени, счастливо сочеталась нежность Апулея с игривостью Парни. Под именем Сатурна он изображал себя, под именем Венеры - известную тогда красавицу Наталью Кирилловну де Помпадур. "Сатурн, - писал он, - был обременен годами и имелсогбенный вид, но еще мог некоторое совершить. Надо же, чтоб Венера,приметив сию в нем особенность, остановила на нем благосклонный свойвзгляд"...

Но меланхолический вид (предтеча будущего мистицизма) прикрывал в неммного наклонностей несомненно порочных. Так, например, известно было,что, находясь при действующей армии провиантмейстером, он довольно непринужденно распоряжался казенною собственностью и облегчал себя от нареканий собственной совести только тем, что, взирая на солдат, евших затхлый хлеб, проливал обильные слезы. Известно было также, что и к мадам деПомпадур проник он отнюдь не с помощью какой-то "особенности", а простос помощью денежных приношений, и при ее посредстве избавился от суда идаже получил высшее против прежнего назначение. Когда же Помпадурша была, "за слабое держание некоторой тайности", сослана в монастырь и пострижена под именем инокини Нимфодоры, то он первый бросил в нее камнем инаписал "Повесть о некоторой многолюбивой жене", в которой делал оченьясные намеки на прежнюю свою благодетельницу. Сверх того, хотя он робели краснел в присутствии женщин, но под этою робостью таилось то пущеесластолюбие, которое любит предварительно раздражить себя и потом уженеуклонно стремится к начертанной цели. Примеров этого затаенного, ножгучего сластолюбия рассказывали множество. Таким образом, однажды,одевшись лебедем, он подплыл к одной купавшейся девице, дочери благородных родителей, у которой только и приданого было, что красота, и в товремя, когда она гладила его по головке, сделал е