Школьная библиотека

И татарин с развевающимися фалдами над широким тазом побежал и черезпять минут влетел с блюдом открытых на перламутровых раковинах устриц ис бутылкой между пальцами

Степан Аркадьич смял накрахмаленную салфетку, засунул ее себе за жилети, положив покойно руки, взялся за устрицы

- А недурны, - говорил он, сдирая серебряною вилочкой с перламутровойраковины шлюпающих устриц и проглатывая их одну за другой. - Недурны, повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Левина, то на татарина

Левин ел и устрицы, хотя белый хлеб с сыром был ему приятнее. Но онлюбовался на Облонского. Даже татарин, отвинтивший пробку и разливавшийигристое вино по разлатым тонким рюмкам, с заметною улыбкой удовольствия, поправляя свой белый галстук, поглядывал на Степана Аркадьича

- А ты не очень любишь устрицы? - сказал Степан Аркадьич, выпивая свойбокал, - или ты озабочен? А? Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не то что был не весел,он был стеснен. С тем, что было у него в душе, ему жутко и неловко былов трактире, между кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни исуетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, татар - все это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать то, что переполняло его душу

- Я? Да, я озабочен; но, кроме того, меня это все стесняет, - сказалон. - Ты не можешь представить себе, как для меня, деревенского жителя,все это дико, как ногти того господина, которого я видел у тебя..

- Да, я видел, что ногти бедного Гриневича тебя очень заинтересовали,- смеясь, сказал Степан Аркадьич

- Не могу, - отвечал Левин. - Ты постарайся, войди в меня, стань наточку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести своируки в такое положение, чтоб удобно было ими работать; для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут люди нарочно отпускают ногти, насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки,чтоб уж ничего нельзя было делать руками

Степан Аркадьич весело улыбался

- Да, это признак того, что грубый труд ему не нужен. У него работаетум..

- Может быть. Но все-таки мне дико, так же как мне дико теперь то, чтомы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии делать свое дело, а мы с тобой стараемся как можно дольше не наесться и для этого едим устрицы..

- Ну, разумеется, - подхватил Степан Аркадьич. - Но в этом-то и цельобразования: изо всего сделать наслаждение

- Ну, если это цель, то я желал бы быть диким, - Ты и так дик.. Вы все Левины дики

Левин вздохнул. Он вспомнил о брате Николае, и ему стало совестно ибольно, и он нахмурился; но Облонский заговорил о таком предмете, который тотчас же отвлек его

- Ну что ж, поедешь нынче вечером к нашим, к Щербацким то есть? - сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая сыр и значительноблестя глазами

- Да, я непременно поеду, - отвечал Левин. - Хотя мне показалось, чтокнягиня неохотно звала меня

- Что ты! Вздор какой! Это ее манера... Ну давай же, братец, суп!.

Это ее манера, grande dame, - сказал Степан Аркадьич. - Я тоже приеду,но мне на спевку к графине Баниной надо. Ну как же ты не дик? Чем жеобъяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня опрашивали отебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: тыделаешь всегда то, что никто не делает

- Да, - сказал Левин медленно и взволнованно. - Ты прав, я дик. Нотолько дикость моя не в том, что я уехал, а в том, что я теперь приехал

Теперь я приехал

- О, какой ты счастливец! - подхватил Степан Аркадьич, глядя в глазаЛевину

- Отчего? - Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаюпо их глазам, - продекламировал Степан Аркадьич. - У тебя все впереди

- А у тебя разве уж назади? - Нет, хоть не назади, но у тебя будущее, а у меня настоящее - так, впересыпочку

- А что? - Да нехорошо. Ну, да я о себе же хочу говорить, и к тому же объяснитьвсего нельзя, - сказал Степан Аркадьич. - Так ты зачем же приехал вМоскву?.. Эй, принимай! - крикнул он татарину

- Ты догадываешься? - отвечал Левин, не спуская со Степана Аркадьичасвоих в глубине светящихся глаз

- Догадываюсь, но не могу начать говорить об этом. Уж по этому ты можешь видеть, верно или не верно я догадываюсь, - сказал Степан Аркадьич,с тонкою улыбкой глядя на Левина

- Ну что же ты скажешь мне? - сказал Левин дрожащим голосом ичувствуя, что на лице его дрожат все мускулы. - Как ты смотришь на это? Степан Аркадьич медленно выпил свой стакан шабли, не спуская глаз сЛевина

- Я? - сказал Степан Аркадьич, - я ничего так не желал бы, как этого,ничего. Это лучшее, что могло бы быть

- Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чем мы говорим? - проговорил Левин, впиваясь глазами в своего собеседника. - Ты думаешь, что это возможно? - Думаю, что возможно. Отчего же невозможно? - Нет, ты точно думаешь, что это возможно? Нет, ты скажи все, что тыдумаешь! Ну, а если, если меня ждет отказ?.. И я даже уверен..

- Отчего же ты это думаешь? - улыбаясь на его волнение, сказал СтепанАркадьич

- Так мне иногда кажется. Ведь это будет ужасно и для меня и для нее

- Ну, во всяком случае для девушки тут ничего ужасного нет. Всякая девушка гордится предложением

- Да, всякая девушка, но не она

Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, чтодля него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт - этовсе девушки в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт - она одна, не имеющаяникаких слабостей и превыше всего человеческого

- Постой, соуса возьми, - сказал он, удерживая руку Левина, которыйотталкивал от себя соус

Левин покорно положил себе соуса, но не дал есть Степану Аркадьичу

- Нет, ты постой, постой, - сказал он. - Ты пойми, что это для менявопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кемя не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всемучужие: другие вкусы, взгляды, все; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю Но, ради бога, будь вполне откровенен

- Я тебе говорю, что я думаю, - сказал Степан Аркадьич улыбаясь. - Ноя тебе больше скажу: моя жена - удивительнейшая женщина... - Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал:- У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей;но этого мало, - она знает, что будет, особенно по части браков. Она,например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этомуверить не хотел, а так вышло. И она - на твоей стороне

- То есть как? - Так, что она мало того что любит тебя, - она говорит, что Кити будеттвоею женой непременно

При этих словах лицо Левина вдруг просияло улыбкой, тою, которая близка к слезам умиления

- Она это говорит! - вскрикнул Левин. - Я всегда говорил, что она прелесть, твоя жена. Ну и довольно, довольно об этом говорить, - сказал он,вставая с места

- Хорошо, но садись же

Но Левин не мог сидеть. Он прошелся два раза своими твердыми шагами поклеточке-комнате, помигал глазами, чтобы не видно было слез, и тогдатолько сел опять за стол

- Ты пойми, - сказал он, - что это не любовь. Я был влюблен, но это нето. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь яуехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь как счастье,которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этогонет жизни. ИEDадо решить..

- Для чего же ты уезжал? - Ах, постой! Ах, сколько мыслей! Сколько надо спросить! Послушай. Тыведь не можешь представить себе, что ты сделал для меня тем, что сказал

Я так счастлив, что даже гадок стал; я все забыл... Я нынче узнал, чтобрат Николай... знаешь, он тут... я и про него забыл. Мне кажется, что ион счастлив. Это вроде сумасшествия. Но одно ужасно... Вот ты женился,ты знаешь это чувство... Ужасно то, что мы - старые, уже с прошедшим.

не любви, а грехов... вдруг сближаемся с существом чистым, невинным; этоотвратительно, и поэтому нельзя не чувствовать себя недостойным

- Ну, у тебя грехов немного

- Ах, все-таки, - сказал Левин, - все-таки, "с отвращением читая жизньмою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь..." Да

- Что ж делать, так мир устроен, - сказал Степан Аркадьич

- Одно утешение, как в этой молитве, которую я всегда любил, что не позаслугам прости меня, а по милосердию. Так и она только простить может.

XI