Школьная библиотека

Изд: Москва, издательство "Правда", 1987 г

OCR: Michael SereginГлава I. УЧИТЕЛЬ КАРЛ ИВАНЫЧ

12 августа 18..., ровно в третий день после дня моегорождения, в который мне минуло десять лет и в который яполучил такие чудесные подарки, в семь часов утра - КарлИваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой- из сахарной бумаги на палке - по мухе. Он сделал это такнеловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовойспинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Явысунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, которыйпродолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотязаспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же,в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той жематерии, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягкихкозловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться ихлопать.

"Положим, - думал я, - я маленький, но зачем он тревожитменя? Отчего он не бьет мух около Володи ной постели? вон ихсколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого онменя и мучит. Только о том и думает 1ю жизнь, - прошептал я,- как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, чторазбудил и испугал меня, но выказывает, как будто незамечает... противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка- какие противные!"

В то время как я таким образом мысленно выражал свою досадуна Карла Иваныча, он подошел к своей кровати, взглянул начасы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке,повесил хлопушку на гвоздик и, как заметно было, в самомприятном расположении духа повернулся к нам.

- Auf, Kinder, auf!.. s'ist Zeit. Die Mutter ust schon imSaal*), - крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел комне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился,будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнулпальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь,начал щекотать мои пятки. - Nun, nun, Faulenzer!**) - говорилон.

-------

*)Вставать, дети, вставать!.. пора. Мама уже в зале (нем.).

**) Ну, ну, ленивец! (нем.)

Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и неотвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изовсех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться отсмеха.

"Какой он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о немподумать!"

Мне было досадно и на самого себя и на Карла Иваныча,хотелось смеяться и хотелось плакать: нервы были расстроены.

- Ach, lassen sie*), Карл Иваныч! - закричал я со слезамина глазах, высовывая голову из-под подушек.

---------

*) Ах, оставьте (нем.)

Карл Иваныч удивился, оставил в покое мои подошвы и сбеспокойством стал спрашивать меня: о чем я? не видел ли ячего дурного во сне?.. Его доброе немецкое лицо, участие, скоторым он старался угадать причину моих слез, заставляли ихтечь еще обильнее: мне было совестно, и я не понимал, как заминуту пе ред тем я мог не любить Карла Иваныча и находитьпротивными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив,все это казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточкаказалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, чтоплачу оттого, что видел дурной сон, - будто maman умерла и еенесут хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно непомнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч,тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мнеказалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезыполились уже от другой причины

Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись напостели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезынемного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне неоставляли меня. Вошел дядька Николай - маленький, чистенькийчеловечек, всегда серьезный, аккуратный, почтительный ибольшой приятель Карла Иваныча. Он нес наши платья и обувь

Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками

При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышковесело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну(гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя надумывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем наплече, с мылом в одной руке и с рукомойником в другой,улыбаясь, говорил:

- Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться.

Я совсем развеселился.

- Sind sie bald fertig?*) - послышался из классной голосКарла Иваныча.

----------------

*) Скоро вы будете готовы? (нем.)

Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты,которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч былсовсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылсяи, еще с щеткой в руке приглаживая мокрые волосы, явился наего зов.

Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел насвоем обычном месте, между дверью и окошком. Налево от дверибыли две полочки: одна - наша, детская, другая - КарлаИваныча, собственная. На нашей были всех сортов книги учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали. Только двабольших тома "Histoire des voyages", в красных переплетах,чинно упирались в стену; а потом пошли длинные, толстые,большие и маленькие книги, - корочки без книг и книги безкорочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когдаприкажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, какгромко называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг насобственной если не была так велика, как на нашей, то была ещеразнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру обунавоживании огородов под капусту - без переплета, один томистории Семилетней войны - в пергаменте, прожженном с одногоугла, и полный курс гидростатики. Карл Иваныч большую частьсвоего времени проводил за чтением, даже испортил им своезрение; но, кроме этих книг и "Северной пчелы", он ничего нечитал.

В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, былодин, который больше всего мне его напоминает. Это - кружок изкардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этотподвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеенакартинка, представляющая карикатуры какой-то барыни ипарикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот самизобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза отяркого света.

Как теперь вижу я перед собой длинную фигуру в ваточномхалате и в красной шапочке, из-под которой виднеются редкиеседые волосы. Он сидит подле столика, на котором стоит кружокс парикмахером, бросавшим тень на его лицо; в одной руке ондержит книгу, другая покоится на ручке кресел; подле неголежат часы с нарисованным егерем на циферблате, клетчатыйплаток, черная круглая табакерка, зеленый футляр для очков,щипцы на лоточке. Все это так чинно, аккуратно лежит на своемместе, что по одному этому порядку можно заключить, что уКарла Иваныча совесть чиста и душа покойна.

Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочкахпрокрадешься наверх, в классную, смотришь - Карл Иваныч сидитсебе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражениемчитает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставалего и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались нижена большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели скаким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. Вкомнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бойчасов с егерем.

Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю:"Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он- один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду онговорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я