Книга "Детство". Страница 8
Он умел взять верх в отношениях со всяким. Не быв никогдачеловеком очень большого света, он всегда водился с людьмиэтого круга, и так, что был уважаем. Он знал ту крайнюю меругордости и самонадеянности, которая, не оскорбляя других,возвышала его в мнении света. Он был оригинален, но не всегда,а употреблял оригинальность как средство, заменяющее в иныхслучаях светскость или богатство. Ничто на свете не могловозбудить в нем чувства удивления: в каком бы он ни былблестящем положении, казалось, он для него был рожден. Он такхорошо умел скрывать от других и удалять от себя известнуювсем темную, наполненную мелкими досадами и огорчениямисторону жизни, что нельзя было не завидовать ему. Он былзнаток всех вещей, доставляющих удобства и наслаждения, и умелпользоваться ими. Конек его был блестящие связи, которые онимел частию по родству моей матери, частию по своим товарищаммолодости, на которых он в душе сердился за то, что они далекоушли в чинах, а он навсегда остался отставным поручикомгвардии. Он, как и все бывшие военные, не умел одеватьсяпо-модному; но зато он одевался оригинально и изящно. Всегдаочень широкое и легкое платье, прекрасное белье, большиеотвороченные манжеты и воротнички... Впрочем, все шло к егобольшому росту, сильному сложению, лысой голове и спокойным,самоуверенным движениям. Он был чувствителен и даже слезлив
Часто, читая вслух, когда он доходил до патетического места,голос его начинал дрожать, слезы показывались, и он с досадойоставлял книгу. Он любил музыку, певал, аккомпанируя себе нафортепьяно, романсы приятеля своего А..., цыганские песни инекоторые мотивы из опер; но ученой музыки не любил и, необращая внимания на общее мнение, откровенно говорил, чтосонаты Бетховена нагоняют на него сон и скуку и что он незнает лучше ничего, как "Не будите меня, молоду", как еепевала Семенова, и "Не одна", как певала цыганка Танюша. Егонатура была одна из тех, которым для хорошего дела необходимапублика. И то только он считал хорошим, что называла хорошимпублика. Бог знает, были ли у него какие-нибудь нравственныеубеждения? Жизнь его была так полна увлечениями всякого рода,что ему некогда было составлять себе их, да он и был таксчастлив в жизни, что не видел в том необходимости.
В старости у него образовался постоянный взгляд на вещи инеизменные правила, - но единственно на основаниипрактическом: те поступки и образ жизни, которые доставлялиему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил,что так всегда и всем поступать должно. Он говорил оченьувлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливалагибкость его правил: он в состоянии был тот же поступокрассказать как самую милую шалость и как низкую подлость
Глава XI. ЗАНЯТИЯ В КАБИНЕТЕ И ГОСТИНОЙ
Уже смеркалось, когда мы приехали домой. Maman села зарояль, а мы, дети, принесли бумаги, карандаши, краски ирасположились рисовать около круглого стола. У меня былатолько синяя краска; но, несмотря на это, я затеял нарисоватьохоту. Очень живо изобразив синего мальчика верхом на синейлошади и синих собак, я не знал наверное, можно ли нарисоватьсинего зайца, и побежал к папа в кабинет посоветоваться обэтом. Папа читал что-то и на вопрос мой: "Быо0ют ли синиезайцы?", не поднимая головы, отвечал: "Бывают, мой друг,бывают". Возвратившись к круглому столу, я изобразил синегозайца, потом нашел нужным переделать из синего зайца куст
Куст тоже мне не понравился; я сделал из него дерево - скирд,из скирда - облако и наконец так испачкал всю бумагу синейкраской, что с досады разорвал ее и пошел дремать навольтеровское кресло.
Maman играла второй концерт Фильда - своего учителя. Ядремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие,светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла Патетическуюсонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое имрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я оченьхорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувствоэто было похоже на воспоминание; но воспоминание чего?казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
Против меня была дверь в кабинет, и я видел, как туда вошлиЯков и еще какие-то люди в кафтанах и с бородами. Дверь тотчасзатворилась за ними. "Ну, начались занятия!" - подумал я. Мнеказалось, что важнее тех дел, которые делались в кабинете,ничего в мире быть не могло; в этой мысли подтверждало меняеще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенноперешептываясь и на цыпочках; оттуда же был слышен громкийголос папа и запах сигары, который всегда, не знаю почему,меня очень привлекал. Впросонках меня вдруг поразил оченьзнакомый скрип сапогов в официантской. Карл Иваныч, нацыпочках, но с лицом мрачным и решительным, с какими-тозаписками в руке, подошел к двери и слегка постучался. Еговпустили, и дверь опять захлопнулась.
"Как бы не случилось какого-нибудь несчастия, - подумал я,- Карл Иваныч рассержен: он на все готов..."
Я опять задремал.
Однако несчастия никакого не случилось; через час временименя разбудил тот же скрип сапогов. Карл Иваныч, утираяплатком слезы, которые я заметил на его щеках, вышел из дверии, бормоча что-то себе под нос, пошел на верх. Вслед за нимвышел папа и вошел в гостиную.
- Знаешь, что я сейчас решил? - сказал он веселым голосом,положив руку на плечо maman.
- Что, мой друг?
- Я беру Карла Иваныча с детьми. Место в бричке есть. Они кнему привыкли, и он к ним, кажется, точно привязан; а семьсотрублей в год никакого счета не делают, et puis au fond c'estun tres bon diable *).
-------------------
*) в потом, в сущности, он славный малый (фр.)
Я никак не мог постигнуть, зачем папа бранит Карпа Иваныча.
- Я очень рада, - сказала maman, - за детей, за него: онславный старик.
- Если бы ты видела, как он был тронут, когда я ему сказал,чтобы он оставил эти пятьсот рублей в виде подарка... но чтозабавнее всего - это счет, который он принес мне. Это стоитпосмотреть, - прибавил он с улыбкой, подавая ей записку,написанную рукою Карла Иваныча, - прелесть!
Вот содержание этой записи:
Для детьей два удочка - 70 копек.
Цветной бумага, золотой коемочка, клестир и болван длякоробочка, в подарках - 6 р 55 к.
Книга и лук, подарка детьям - 8 р. 16 к.
Панталоны Николаю - 4 рубли.
Обещаны Петром Алексантровичь из Москву в 18... годузолотые часы в 140 рублей.
Итого следует получить Карлу Мауеру кроме жалованию - 159рублей 79 копек
Прочтя эту записку, в которой Карл Иваныч требует, чтобыему заплатили все деньги, издержанные им на подарки, и дажезаплатили бы за обещанный подарок, всякий подумает, что КарлИваныч больше ничего, как бесчувственный и корыстолюбивыйсебялюбец, - и всякий ошибется.
Войдя в кабинет с записками в руке и с приготовленной речьюв голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа всенесправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда онначал говорить тем же трогательным голосом и с теми жечувствительными интонациями, с которыми он обыкновеннодиктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего нанего самого; так что, дойдя до того места, в котором онговорил: "как ни грустно мне будет расстаться с детьми", онсовсем сбился; голос его задрожал, и он принужден был достатьиз кармана клетчатый платок.
- Да, Петр Александрыч, - сказал он сквозь слезы (этогоместа совсем не было в приготовленной речи), - я так привык кдетям, что не знаю, что буду делать без них. Лучше я безжалованья буду служить вам, - прибавил он, одной рукой утираяслезы, а другой подавая счет.
Что Карл Иваныч в эту минуту говорил искренно это яутвердительно могу сказать, потому что знаю его доброе сердце;но каким образом согласовался счет с его словами, остается дляменя тайной.
- Если вам грустно, то мне было бы еще грустнее расстатьсяс вами, - сказал папа, потрепав его по плечу, - я теперь
