Книга "Детство". Страница 12

слезы потекут из глаз, и думаешь: "Дай бог ему счастия, даймне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готовдля него пожертвовать". Потом любимую фарфоровую игрушку зайчика или собачку - уткнешь в угол пуховой подушки илюбуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Ещепомолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все былидовольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья,повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются,смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.

Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность,потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?Какое время может быть лучше того, когда две лучшиедобродетели - невинная веселость и беспредельная потребностьлюбви - были единственными побуждениями в жизни?

Где те горячие молитвы? где лучший дар - те чистые слезыумиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы этии навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.


Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце,что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужелиостались одни воспоминания?Глава XVI. СТИХИ

Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сиделна верху бабушкиного дома, за большим столом, и писал;напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательнопоправлял нарисованную черным карандашом головку какого-тотурка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя исмотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведениеВолоди черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки,должна была быть поднесена ей.

- А сюда вы не положите еще тени? - сказал Володя учителю,приподнимаясь на цыпочки и указывая на шею турка.


- Нет, не нужно, - сказал учитель, укладывая карандаши ирейсфедер в задвижной ящичек, - теперь прекрасно, и вы большене прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, - прибавил он, вставаяи продолжая искоса смотреть на турка, - откройте наконец намваш секрет: что вы поднесете бабушке? Право, лучше было бытоже головку. Прощайте, господа, - сказал он, взял шляпу,билетик и вышел.

В эту минуту я тоже думал, что лучше бы было головку, чемто, над чем я трудился. Когда нам объявили, что скоро будутименины бабушки и что нам должно приготовить к этому днюподарки, мне пришло в голову написать ей стихи на этот случай,и я тотчас же прибрал два стиха с рифмами, надеясь так жескоро прибрать остальные. Я решительно не помню, каким образомвошла мне в голову такая странная для ребенка мысль, но помню,что она мне очень нравилась и что на все вопросы об этомпредмете я отвечал, что непременно поднесу бабушке подарок, ноникому не скажу, в чем он будет состоять.

Против моего ожидания оказалось, что, кроме двух стихов,придуманных мною сгоряча, я, несмотря на все усилия, ничегодальше не мог сочинить. Я стал читать стихи, которые были внаших книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне напротив, они еще более убедили меня в моей неспособности

Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я сталпотихоньку рыться в его бумагах и в числе немецкихстихотворений нашел одно русское, принадлежащее, должно быть,собственно его перу

Г-же Л. ...Петровской. 1828, 3 июни.

Помните оBизко,

Помните далеко,

Помните моего

Еще отныне и до всегда,

Помните еще до моего гроба,

Как верен я любить имею.

Карл Мауер

Стихотворение это, написанное красивым круглым почерком натонком почтовом листе, понравилось мне по трогательномучувству, которым оно проникнуто; я тотчас же выучил егонаизусть и решился взять за образец. Дело пошло гораздо легче

В день именин поздравление из двенадцати стихов было готово,и, сидя за столом в классной, я переписывал его на веленевуюбумагу.

Уже два листа бумаги были испорчены... не потому, чтобы ядумал что-нибудь переменить в них: стихи мне казалисьпревосходными; но с третьей линейки концы их начали загибатьсякверху все больше и больше, так что даже издалека видно было,что это написано криво и никуда не годится.

Третий лист был так же крив, как и прежние; но я решился непереписывать больше. В стихотворении своем я поздравлялбабушку, желал ей много лет здравствовать и заключал так:

Стараться будем утешать

И любим, как родную мать

Кажется, было бы очень недурно, но последний стих как-тостранно оскорблял мой слух.

- И лю-бим, как родну-ю мать, - твердил я себе под нос. Какую бы рифму вместо мать? играть? кровать?.. Э, сойдет! вселучше карл-иванычевых!

И я написал последний стих. Потом в спальне я прочел вслухвсе свое сочинение, с чувством и жестами. Были стихисовершенно без размера, но я не останавливался на них;последний же еще сильнее и неприятнее поразил меня. Я сел накровать и задумался...

"Зачем я написал: как родную мать? ее ведь здесь нет, такне нужно было и поминать ее; правда, я бабушку люблю, уважаю,но все она не то... зачем я написал это, зачем я солгал?Положим, это стихи, да все-таки не нужно было".

В это самое время вошел портной и принес новые полуфрачки.

- Ну, так и быть! - сказал я в сильном нетерпении, сдосадой сунул стихи под подушку и побежал примериватьмосковское платье.

Московское платье оказалось превосходно: коричневыеполуфрачки с бронзовыми пуговками были сшиты в обтяжку - нетак, как в деревне нам шивали, на рост, - черные брючки, тожеузенькие, чудо как хорошо обозначали мускулы и лежали насапогах.

"Наконец-то и у меня панталоны со штрипками, настоящие!" мечтал я, вне себя от радости, осматривая со всех сторон своиноги. Хотя мне было очень узко и неловко в новом платье, яскрыл это от всех, сказал, что, напротив, мне очень покойно ичто ежели есть недостаток в этом платье, так только тот, чтооно немножко просторно. После этого я очень долго, стоя передзеркалом, причесывал свою обильно напомаженную голову; но,сколько ни старался, я никак не мог пригладить вихры намакушке: как только я, желая испытать их послушание,переставал прижимать их щеткой, они поднимались и торчали вразные стороны, придавая моему лицу самое смешное выражение.

Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через класснуюпронесли к нему синий фрак и еще какие-то белыепринадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голосодной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ейнужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку исказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночьне спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялсяпередать манишку и спросил, встала ли бабушка.

- Как же-с! уж кофе откушали, и протопоп пришел. Каким вымолодчиком! - прибавила она с улыбкой, оглядывая мое новоеплатье.

Замечание это заставило меня покраснеть; я перевернулся наодной ножке, щелкнул пальцами и припрыгнул, желая ей этим датьпочувствовать, что она еще не знает хорошенько, какой ядействительно молодчик.

Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже была не нужнаему: он надел другую и, перегнувшись перед маленькимзеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками запышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит внего и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув совсех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него тоже самое, он повел нас к бабушке. Мне смешно вспомнить, каксильно пахло от нас троих помадой, в то время как мы сталиспускаться по лестнице.

У Карла Иваныча в руках была коробочка своего изделия, уВолоди - рисунок, у меня - стихи; у каждого на языке былоприветствие, с которым он поднесет свой подарок. В ту минуту,как Карл Иваныч отворил дверь залы, священник надевал ризу и






Возможно заинтересуют книги: