Школьная библиотека

При этом он так больно ущипнул меня за щеку, что если я невскрикнул, так только потому, что догадался принять это заласку.

Гости разъехались, папа и Володя вышли; в гостиной осталиськнязь, бабушка и я.

- Отчего это наша милая Наталья Николаевна не приехала? спросил вдруг князь Иван Иваныч после минутного молчания.

- Ah! mon cher*), - отвечала бабушка, понизив голос иположив руку на рукав его мундира, - она, верно бы, приехала,если б была свободна делать, что хочет. Она пишет мне, чтобудто Pierre предлагал ей ехать, но что она сама отказалась,потому что доходов у них будто бы совсем не было нынешний год;и пишет: "Притом, мне и незачем переезжать нынешний год всемдомом в Москву. Любочка еще слишком мала; а насчет мальчиков,которые будут жить у вас, я еще покойнее, чем ежели бы онибыли со мною". Все это прекрасно! - продолжала бабушка такимтоном, который ясно доказывал, что она вовсе не находила,чтобы это было прекрасно, - мальчиков давно пора было прислатьсюда, чтобы они могли чему-нибудь учиться и привыкать к свету;а то какое же им могли дать воспитание в деревне?.. ведьстаршему скоро тринадцать лет, а другому одиннадцать... Вызаметили, mon cousin, они здесь совершенно как дикие... вкомнату войти не умеют.

----------

*) Ax! мой дорогой (фр.)

- Я, однако, не понимаю, - отвечал князь, - отчего этивсегдашние жалобы на расстройство обстоятельств? У него оченьхорошее состояние, а Наташину Хабаровку, в которой мы с вамиво время оно игрывали на театре, я знаю как свои пять пальцев,- чудесное именье! и всегда должно приносить прекрасный доход.

- Я вам скажу, как истинному другу, - прервала его бабушкас грустным выражением, - мне кажется, что все это отговорки,для того только чтобы ему жить здесь одному, шляться поклубам, по обедам и бог зна-ет что делать; а она ничего неподозревает. Вы знаете, какая это ангельская доброта - она емуво всем верит. Он уверил ее, что детей нужно везти в Москву, аей одной, с глупой гувернанткой, оставаться в деревне, - онаповерила; скажи он ей, что детей нужно сечь, так же как сечетсвоих княгиня Варвара Ильинична, она и тут, кажется бы,согласилась, - сказала бабушка, поворачиваясь в своем кресле свидом совершенного презрения. - Да, мой друг, - продолжалабабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двухплатков, чтобы утереть показавшуюся слезу, - я часто думаю,что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря навсю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе - яочень хорошо знаю это, - она не может быть с ним счастлива; ипомяните мое слово, если он не...

Бабушка закрыла лицо платком.

- Eh, ma bonn amie*), - сказал князь с упреком, - я вижу,вы нисколько не стали благоразумнее - вечно сокрушаетесь иплачете о воображаемом горе. Ну как вам не совестно? я егодавно знаю, и знаю за внимательного, доброго и прекрасногомужа и главное - за благороднейшего человека, un parfaithonnete homme**).

------------

*) Э, мой добрый друг (фр.).

**) вполне порядочный человек (фр.)

Невольно подслушав разговор, которого мне не должно былослушать, я на цыпочках и в сильном волнении выбрался изкомнаты

Глава XIX. ИВИНЫ

- Володя! Володя! Ивины! - закричал я, увидев в окно трехмальчиков в синих бекешах с бобровыми воротниками, которые,следуя за Eлодым гувернером-щеголем, переходили спротивоположного тротуара к нашему дому.

Ивины приходились нам родственниками и были почти одних снами лет; вскоре после приезда нашего в Москву мыпознакомились и сошлись с ними.

Второй Ивин - Сережа - был смуглый, курчавый мальчик, совздернутым твердым носиком, очень свежими красными губами,которые редко совершенно закрывали немного выдавшийся верхнийряд белых зубов, темно-голубыми прекрасными глазами инеобыкновенно бойким выражением лица. Он никогда не улыбался,но или смотрел совершенно серьезно, или от души смеялся своимзвонким, отчетливым и чрезвычайно увлекательным смехом. Егооригинальная красота поразила меня с первого взгляда. Япочувствовал к нему непреодолимое влечение. Видеть его былодостаточно для моего счастия; и одно время все силы души моейбыли сосредоточены в этом желании: когда мне случалосьпровести дня три или четыре, не видав его, я начинал скучать,и мне становилось грустно до слез. Все мечты мои, во сне инаяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мнеприснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеялэтот призрак, как лучшее наслаждение. Никому в мире я нерешился бы поверить этого чувства, так много я дорожил им

Может быть, потому, что ему надоедало чувствовать беспрестанноустремленными на него мои беспокойные глаза, или просто, нечувствуя ко мне никакой симпатии, он заметно больше любилиграть и говорить с Володей, чем со мною; но я все-таки былдоволен, ничего не желал, ничего не требовал и всем готов былдля него пожертвовать. Кроме страстного влечения, которое онвнушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менеесильной степени другое чувство - страх огорчить его, оскорбитьчем-нибудь, не понравиться ему: может быть, потому, что лицоего имело надменное выражение, или потому, что, презирая своюнаружность, я слишком много ценил в других преимуществакрасоты, или, что вернее всего, потому, что это естьнепременный признак любви, я чувствовал к нему столько жестраху, сколько и любви. В первый раз, как Сережа заговорил сомной, я до того растерялся от такого неожиданного счастия, чтопобледнел, покраснел и ничего не мог отвечать ему. У него быладурная привычка, когда он задумывался, останавливать глаза наодной точке и беспрестанно мигать, подергивая при этом носом ибровями. Все находили, что эта привычка очень портит его, но янаходил ее до того милою, что невольно привык делать то жесамое, и чрез несколько дней после моего с ним знакомствабабушка спросила: не болят ли у меня глаза, что я ими хлопаю,как филин. Между нами никогда не было сказано ни слова олюбви; но он чувствовал свою власть надо мною ибессознательно, но тиранически употреблял ее в наших детскихотношениях; я же, как ни желал высказать ему все, что было уменя на душе, слишком боялся его, чтобы решиться наоткровенность; старался казаться равнодушным и безропотноподчинялся ему. Иногда влияние его казалось мне тяжелым,несносным; но выйти из-под него было не в моей власти.

Мне грустно вспомнить об этом свежем, прекрасном чувствебескорыстной и беспредельной любви, которое так и умерло, неизлившись и не найдя сочувствия.

Странно, отчего, когда я был ребенком, я старался бытьпохожим на большого, а с тех пор, как перестал быть им, частожелал быть похожим на него. Сколько раз это желание - не бытьпохожим на маленького, в моих отношениях с Сережей,останавливало чувство, готовое излиться, и заставлялолицемерить. Я не только не смел поцеловать его, чего мнеиногда очень хотелось, взять его за руку, сказать, как я радего видеть, но не смел даже называть его Сережа, а непременноСергей: так уж было заведено у нас. Каждое выражениечувствительности доказывало ребячество и то, что тот, ктопозволял себе его, был еще мальчишка. Не пройдя еще через тегорькие испытания, которые доводят взрослых до осторожности ихолодности в отношениях, мы лишали себя чистых наслажденийнежной детской привязанности по одному только странномужеланию подражать большим.

Еще в лакейской встретил я Ивиных, поздоровался с ними иопрометью пустился к бабушке: я объявил ей о том, что приехалиИвины, с таким выражением, как будто это известие должно быловполне осчастливить ее. Потом, не спуская глаз с Сережи, япоследовал за ним в гостиную и следил за всеми его движениями

В то время как бабушка сказала, что он очень вырос, иустремила на него свои проницательные глаза, я испытывал точувство страха и надежды, которое должен испытывать художник,ожидая приговора над своим произведением от уважаемого судьи.

Молодой гувернер Ивиных, Herr Frost, с позволения бабушкисошел с нами в палисадник, сел на зеленую скамью, живописносложил ноги, поставив между ними палку с бронзовымнабалдашником, и с видом человека, очень довольного своими