Книга "Детство". Страница 16

поступками, закурил сигару.

Herr Frost был немец, но немец совершенно не того покроя,как наш добрый Карл Иваныч: во-первых, он правильно говорилпо-русски, с дурным выговором - по-французски и пользовалсявообще, в особенности между дамами, репутацией очень ученогочеловека; во-вторых, он носил рыжие усы, большую рубиновуюбулавку в черном атласном шарфе, концы которого были просунутыпод помочи, и светло-голубые панталоны с отливом и соштрипками; в-третьих, он был молод, имел красивую,самодовольную наружность и необыкновенно видные, мускулистыеноги. Заметно было, что он особенно дорожил этим последнимпреимуществом: считал его действие неотразимым в отношенииособ женского пола и, должно быть, с этой целью старалсявыставлять свои ноги на самое видное место и, стоя или сидя наместе, всегда приводил в движение свои икры. Это был типмолодого русского немца, который хочет быть молодцом иволокитой.

В палисаднике было очень весело. Игра в разбойники шла какнельзя лучше; но одно обстоятельство чуть-чуть не расстроиловсего. Сережа был разбойник: погнавшись за проезжающими, онспоткнулся и на всем бегу ударился коленом о дерево, таксильно, что я думал, он расшибется вдребезги. Несмотря на то,что я был жандарм и моя обязанность состояла в том, чтобыловить его, я подошел и с участием стал спрашивать, больно лиему. Сережа рассердился на меня: сжал кулаки, топнул ногой иголосом, который ясно доказывал, что он очень больно ушибся,закричал мне:


- Ну, что это? после этого игры никакой нет! Ну, что ж тыменя не ловишь? что ж ты меня не ловишь? - повторял оннесколько раз, искоса поглядывая на Володю и старшего Ивина,которые, представляя проезжающих, припрыгивая, бежали подорожке, и вдруг взвизгнул и с громким смехом бросился ловитьих.


Не могу передать, как поразил и пленил меня этот геройскийпоступок: несмотря на страшную боль, он не только не заплакал,но не показал и виду, что ему больно, и ни на минуту не забылигры.

Вскоре после этого, когда к нашей компании присоединилсяеще Иленька Грап и мы до обеда отправились на верх, Сережаимел случай еще более пленить и поразить меня своимудивительным мужеством и твердостью характера.

Иленька Грап был сын бедного иностранца, который когда-тожил у моего деда, был чем-то ему обязан и почитал теперь своимнепременным долгом присылать очень часто к нам своего сына

Если он полагал, что знакомство с нами может доставить егосыну какую-нибудь честь или удовольствие, то он совершенноошибался в этом отношении, потому что мы не только не былидружны с Иленькой, но обращали на него внимание только тогда,когда хотели посмеяться над ним. Иленька Грап был мальчик леттринадцати, худой, высокий, бледный, с птичьей рожицей идобродушно-покорным выражением. Он был очень бедно одет, нозато всегда напомажен так обильно, что мы уверяли, будто уГрапа в солнечный день помада тает на голове и течет подкурточку. Когда я теперь вспоминаю его, я нахожу, что он былочень услужливый, тихий и добрый мальчик; тогда же он мнеказался таким презренным существом, о котором не стоило нижалеть, ни даже думать.

Когда игра в разбойники прекратилась, мы пошли на верх,начали возиться и щеголять друг перед 0угом разнымигимнастическими штуками. Иленька с робкой улыбкой удивленияпоглядывал на нас, и когда ему предлагали попробовать то же,отказывался, говоря, что у него совсем нет силы. Сережа былудивительно мил; он снял курточку - лицо и глаза егоразгорелись, - он беспрестанно хохотал и эатеивал новыешалости: перепрыгивал через три стула, поставленные рядом,через всю комнату перекатывался колесом, становился кверхуногами на лексиконы Татищева, положенные им в виде пьедесталана середину комнаты, и при этом выделывал ногами такиеуморительные штуки, что невозможно было удержаться от смеха

После этой последней штуки он задумался, помигал глазами ивдруг с совершенно серьезным лицом подошел к Иленьке:"Попробуйте сделать это; право, это нетрудно". Грап, заметив,что общее внимание обращено на него, покраснел и чуть слышнымголосом уверял, что он никак не может этого сделать.

- Да что ж в самом деле, отчего он ничего не хочетпоказать? Что он за девочка... непременно надо, чтобы он стална голову!

И Сережа взял его за руку.

- Непременно, непременно на голову! - закричали мы все,обступив Иленьку, который в эту минуту заметно испугался ипобледнел, схватили его за руку и повлекли к лексиконам.

- Пустите меня, я сам! курточку разорвете! - кричаланесчастная жертва. Но эти крики отчаяния еще болеевоодушевляли нас; мы помирали со смеху; зеленая курточкатрещала на всех швах.

Володя и старший Ивин нагнули ему голову и поставили ее налексиконы; я и Сережа схватили бедного мальчика за тоненькиеноги, которыми он махал в разные стороны, засучили емупанталоны до колен и с громким смехом вскинули их кверху;младший Ивин поддерживал равновесие всего туловища.

Случилось так, что после шумного смеха мы вдруг всезамолчали, и в комнате стало так тихо, что слышно было толькотяжелое дыхание несчастного Грапа. В эту минуту я не совсембыл убежден, что все это очень смешно и весело.

- Вот теперь молодец, - сказал Сережа, хлопнув его рукою.

Иленька молчал и, стараясь вырваться, кидал ногами в разныестороны. Одним из таких отчаянных движений он ударил каблукомпо глазу Сереже так больно, что Сережа тотчас же оставил егоноги, схватился за глаз, из которого потекли невольно слезы, ииз всех сил толкнул Иленьку. Иленька, не будучи болееподдерживаем нами, как что-то безжизненное, грохнулся на землюи от слез мог только выговорить:

- За что вы меня тираните?

Плачевная фигура бедного Иленьки с заплаканным лицом,взъерошенными волосами и засученными панталонами, из-подкоторых видны были нечищенные голенища, поразила нас; мы всемолчали и старались принужденно улыбаться.

Первый опомнился Сережа.

- Вот баба нюня, - сказал он, слегка трогая его ногою, - сним шутить нельзя... Ну, полно, вставайте.

- Я вам сказал, что ты негодный мальчишка, - злобновыговорил Иленька и, отвернувшись прочь, громко зарыдал.

- А-а! каблуками бить да еще браниться! - закричал Сережа,схватив в руки лексикон и взмахнув над головою несчастного,который и не думал защищаться, а только закрывал рукамиголову.

- Вот тебе! вот тебе!.. Бросим его, коли он шуток непонимает... Пойдемте вниз, - сказал Сережа, неестественнозасмеявшись.

Я с участием посмотрел на бедняжку, который, лежа на полу испрятав лицо в лексиконах, плакал так, что, казалось, ещенемного, и он умрет от конвульсий, которые дергали все еготело.

- Э, Сергей! - сказал я ему, - зачем ты это сделал?

- Вот хорошо!.. я не заплакал, небось, сегодня, как разбилсебе ногу почти до кости.

"Да, это правда, - подумал я. - Иленька больше ничего, какплакса, а вот Сережа - так это молодец... что это замолодец!.."

Я не сообразил того, что бедняжка плакал, верно, не столькоот физической боли, сколько от той мысли, что пять мальчиков,которые, может быть, нравились ему, без всякой причины, всесогласились ненавидеть и гнать его.

Я решительно не могу объяснить себе жестокости своегопоступка. Как я не подошел к нему, не защитил и не утешил его?Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало,плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка илищенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы,которую несет поваренок для супа?

Неужели это прекрасное чувство было заглушено во мнелюбовью к Сереже и желанием казаться перед ним таким жемолодцом, как и он сам? Незавидные же были эти любовь ижелание казаться молодцом! Они произвели единственные темныепятна на страницах моих детских воспоминаний

Глава XX. СОБИРАЮТСЯ ГОСТИ

Судя по особенной хлопотливости, заметной в буфете, пояркому освещению, придававшему какой-то новый, праздничный видвсем уже мне давно знакомым предметам в гостиной и зале, и в






Возможно заинтересуют книги: