Школьная библиотека

и пятницу мы с мамашей ездим на Тверской. Вы разве не ходитегулять?

- Непременно будем проситься во вторник, и если меня непустят, я один убегу - без шапки. Я дорогу знаю.

- Знаете что? - сказала вдруг Сонечка, - я с однимимальчиками, которые к нам ездят, всегда говорю ты; давайте и свами говорить ты. Хочешь? - прибавила она, встряхнув головкойи взглянув мне прямо в глаза.

В это время мы входили в залу, и начиналась Другая, живаячасть гросфатера.

- Давай... те, - сказал я в то время, когда музыка и шуммогли заглушить мои слова.

- Давай ты, а не давайте, - поправила Сонечка и засмеялась.

Гросфатер кончился, а я не успел сказать ни одной фразы сты, хотя не переставал придумывать такие, в которыхместоимение это повторялось бы несколько раз. У менянедоставало на это смелости. "Хочешь?", "давай ты" звучало вмоих ушах и производило какое-то опьянение: я ничего и никогоне видал, кроме Сонечки. Видел я, как подобрали ее локоны,заложили их за уши и открыли части лба и висков, которых я невидал еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно,что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы онане сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстияоколо рта то непременно бы задохнулась, и видел, как она,спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась кнам, кивнула головкой и исчезла за дверью.

Володя, Ивины, молодой князь, я, мы все были влюблены вСонечку и, стоя на лестнице, провожали ее глазами. Кому вособенности кивнула она головкой, я не знаю; но в ту минуту ятвердо был убежден, что это сделано было для меня.

Прощаясь с Ивиными, я очень свободно, даже несколькохолодно поговорил с Сережей и пожал ему руку. Если он понял,что с нынешнего дня потерял мою любовь и свою власть надомною, он, верно, пожалел об этом, хотя и старался казатьсясовершенно равнодушным.

Я в первый раз в жизни изменил в любви, и в первый разиспытал сладость этого чувства. Мне было отрадно переменитьизношенное чувство привычной преданности на свежее чувстволюбви, исполненной таинственности и неизвестности. Сверх того,в одно и то же время разлюбить и полюбить - значит полюбитьвдвое сильнее, чем прежде

Глава XXIV. В ПОСТЕЛИ

"Как мог я так страстно и так долго любить Сережу? рассуждал я лежа в постели. - Нет! он никогда не понимал, неумел ценить и не стоил моей любви... а Сонечка? что это запрелесть! "Хочешь?", "тебе начинать".

Я вскочил на четвереньки, живо представляя себе ее личико,закрыл голову одеялом, подвернул его под себя со всех сторони, когда нигде не осталось отверстий, улегся и, ощущаяприятную теплоту, погрузился в сладкие мечты и воспоминания

Устремив неподвижные взоры в подкладку стеганого одеяла, явидел ее так же ясно, как час тому назад; я мысленноразговаривал с нею, и разговор этот, хотя не имел ровноникакого смысла, доставлял мне неописанное наслаждение, потомучто ты, тебе, с тобой, твои встречались в нем беспрестанно.

Мечты эти были так ясны, что я не мог заснуть отсладостного волнения и мне хотелось поделиться с кем-нибудьизбытком своего счастия.

- Милочка! - сказал я почти вслух, круто поворачиваясь надругой бок. - Володя! Ты спишь?

- Нет, - отвечал он мне сонным голосом, - а что?

- Я влюблен, Володя! решительно влюблен в Сонечку.

- Ну так что ж? - отвечал он мне, потягиваясь.

- Ах, Володя! ты не можешь себе представить, что со мнойделается... вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и такясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это простоудивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и думаю о ней,бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать

Володя пошевелился.

- Только одного я бы желал, - продолжал я, - это - чтобывсегда с ней быть, всегда ее видеть, и больше ничего. А тывлюблен? признайся по правде, Володя.

Странно, что мне хотелось, чтобы все были влюблены вСонечку и чтобы все рассказывали это.

- Тебе какое дело? - сказал Володя, поворачиваясь ко мнелицом, - может быть.

- Ты не хочешь спать, ты притворялся! - закричал я, заметивпо его блестящим глазам, что он нисколько не думал о сне, иоткинул одеяло. - Давай лучше толковать о ней. Не правда ли,что прелесть?.. такая прелесть, что, скажи она мне: "Николаша!выпрыгни в окно или бросься в огонь", ну, вот, клянусь! сказал я, - сейчас прыгну, и с радостью. Ах, какая прелесть! прибавил я, живо воображая ее перед собою, и, чтобы вполненаслаждаться этим образом, порывисто перевернулся на другойбок и засунул голову под подушки. - Ужасно хочется плакать,Володя.

- Вот дурак! - сказал он, улыбаясь, и потом, помолчавнемного: - Я так совсем не так, как ты: я думаю, что если быможно было, я сначала хотел бы сидеть с ней рядом иразговаривать...

- А! так ты тоже влюблен? - перебил я его.

- Потом, - продолжал Володя, нежно улыбаясь, - потомрасцеловал бы ее пальчики, глазки, губки, носик, ножки - всюбы расцеловал...

- Глупости! - закричал я из-под подушек.

- Ты ничего не понимаешь, - презрительно сказал Володя.

- Нет, я понимаю, а вот ты не понимаешь и говоришьглупости, - сказал я сквозь слезы.

- Только плакать-то уж незачем. Настоящая девочка!Глава XXV. ПИСЬМО

Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанногомною дня, отец вошел к нам на верх, во время классов, иобъявил, что нынче в ночь мы едем с ним в деревню. Что-тозащемило у меня в сердце при этом известии, и мысль моя тотчасже обратилась к матушке.

Причиною такого неожиданного отъезда было следующее письмо:

Петровское, 12 апреля.

LСейчас только, в десять часов вечера, получила я твоедоброе письмо, от 3 апреля, и, по моей всегдашней привычке,отвечаю тотчас же. Федор привез его еще вчера из города, нотак как было поздно, он подал его Мими нынче утром. Мими же,под предлогом, что я была нездорова и расстроена, не даваламне его целый день. У меня точно был маленький жар, и,признаться тебе по правде, вот уж четвертый день, что я нетак-то здорова и не встаю с постели.

Пожалуйста, не пугайся, милый друг: я чувствую себядовольно хорошо и, если Иван Васильич позволит, завтра думаювстать.

В пятницу на прошлой неделе я поехала с детьми кататься; ноподле самого выезда на большую дорогу, около того мостика,который всегда наводил на меня ужас, лошади завязли в грязи

День был прекрасный, и мне вздумалось пройтись пешком добольшой дороги, покуда вытаскивали коляску. Дойдя до часовни,я очень устала и села отдохнуть, а так как, покуда собиралисьлюди, чтоб вытащить экипаж, прошло около получаса, мне сталохолодно, особенно ногам, потому что на мне были ботинки натонких подошвах и я их промочила. После обеда я почувствовалаозноб и жар, но, по заведенному порядку, продолжала ходить, апосле чаю села играть с Любочкой в четыре руки. (Ты не узнаешьее: такие она сделала успехи!) Но представь себе моеудивление, когда я заметила, что не могу счесть такта

Несколько раз я принималась считать, но все в голове у менярешительно путалось, и я чувствовала странный шум в ушах. Ясчитала: раз, два, три, потом вдруг: восемь, пятнадцать иглавное - видела, что вру, и никак не могла поправиться

Наконец Мими пришла мне на помощь и почти насильно уложила впостель. Вот тебе, мой друг, подробный отчет в том, как язанемогла и как сама в том виновата. На другой день у меня былжар довольно сильный и приехал наш добрый, старый ИванВасильевич, который до сих пор живет у нас и обещается скоровыпустить меня на свет божий. Чудесный старик этот ИванВасильевич! Когда у меня был жар и бред, он целую ночь, несмыкая глаз, просидел около моей постели, теперь же, так какзнает, что я пишу, сидит с девочками в диванной, и мне слышноиз спальни, как он им рассказывает немецкие сказки и как они,