Книга "Хаджи-Мурат". Страница 1

--------------------------------------------------------------

Л.Н.Толстой. Собрание сочинений, т.14.

М., Художественная литература, 1964, сс.23-148.

OCR: Проект "Общий Текст"("TextShare") г http://textshare.da.ru--------------------------------------------------------------

¶I§

Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали итолько что собирались косить рожь.

Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые,розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые сярко-желтой серединой "любишь-не-любишь" с своей прелой пряной вонью; желтаясурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белыетюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые,лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятнымзапахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые икраснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас жевянущие, цветы повилики.


Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил вканаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у насназывается "татарином" и который старательно окашивают, а когда он нечаянноскошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мневздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез вканаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего таммохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: малотого что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым язавернул руку, - он был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, поодному разрывая волокна. Когда я, наконец, оторвал цветок, стебель уже былвесь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив. Кроме того,он по своей грубости и аляповатости не подходил к нежным цветам букета. Япожалел, что напрасно погубил цветок, который был хорош в своем месте, ибросил его, "Какая, однако, энергия и сила жизни, - подумал я, вспоминая теусилия, с которыми я отрывал цветок. - Как он усиленно защищал и дорогопродал свою жизнь".


Дорога к дому шла паровым, только что вспаханным черноземным полем. Яшел наизволок по пыльной черноземной дороге. Вспаханное поле было помещичье,очень большое, так что с обеих сторон дороги и вперед в гору ничего не быловидно, кроме черного, ровно взборожденного, еще не скороженного пара. Пахотабыла хорошая, и нигде по полю не виднелось ни одного растения, ни однойтравки, - все было черно. "Экое разрушительное, жестокое существо человек,сколько уничтожил разнообразных живых существ, растений для поддержаниясвоей жизни", - думал я, невольно отыскивая чего-нибудь живого среди этогомертвого черного поля. Впереди меня, вправо от дороги, виднелся какой-токустик. Когда я подошел ближе, я узнал в кустике такого же "татарина",которого цветок я напрасно сорвал и бросил.

Куст "татарина" состоял из трех отростков. Один был оторван, и, какотрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом поцветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Одинстебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, виселакнизу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху

Видно было, что весь кустик был п0еехан колесом и уже после поднялся ипотому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела,вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он все стоит и несдается человеку, уничтожившему всех его братии кругом его.

"Экая энергия! - подумал я. - Все победил человек, миллионы травуничтожил, а этот все не сдается".

И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история часть которой явидел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе. История эта, так,как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая.

Это было в конце 1851-го года.

В холодный ноябрьский вечер Хаджи-Мурат въезжал в курившийся душистымкизячным дымом чеченский немирной аул Махкет.

Только что затихло напряженное пение муэдзина, и в чистом горномвоздухе, пропитанном запахом кизячного дыма, отчетливо слышны были из-замычания коров и блеяния овец, разбиравшихся по тесно, как соты, слепленнымдруг с другом саклям аула, гортанные звуки спорящих мужских голосов иженские и детские голоса снизу от фонтана.

Хаджи-Мурат этот был знаменитый своими подвигами наиб Шамиля, невыезжавший иначе, как с своим значком в сопровождении десятков мюридов,джигитовавших вокруг него. Теперь, закутанный в башлык и бурку, из-подкоторой торчала винтовка, он ехал с одним мюридом, стараясь быть как можноменьше замеченным, осторожно вглядываясь своими быстрыми черными глазами влица попадавшихся ему по дороге жителей.

Въехав в середину аула, Хаджи-Мурат поехал не по улице, ведшей кплощади, а повернул влево, в узенький проулочек. Подъехав ко второй впроулочке, врытой в полугоре сакле, он остановился, оглядываясь. Под навесомперед саклей никого не было, на крыше же за свежесмазанной глиняной трубойлежал человек, укрытый тулупом. Хаджи-Мурат тронул лежавшего на крышечеловека слегка рукояткой плетки и цокнул языком. Из-под тулупа поднялсястарик в ночной шапке и лоснящемся, рваном бешмете. Глаза старика, безресниц, были красны и влажны, и он, чтобы разлепить их, мигал ими

Хаджи-Мурат проговорил обычное: "Селям алейкум", - и открыл лицо.

- Алейкум селям, - улыбаясь беззубым ртом, проговорил старик, узнавХаджи-Мурата, и, поднявшись на свои худые ноги, стал попадать ими в стоявшиеподле трубы туфли с деревянными каблуками. Обувшись, он не торопясь надел врукава нагольный сморщенный тулуп и полез задом вниз по лестнице,приставленной к крыше. И одеваясь и слезая, старик покачивал головой натонкой сморщенной, загорелой шее и не переставая шамкал беззубым ртом. Сойдяна землю, он гостеприимно взялся за повод лошади Хаджи-Мурата и правоестремя. Но быстро слезший с своей лошади ловкий, сильный мюрид Хаджи-Мурата,отстранив старика, заменил его.

Хаджи-Мурат слез с лошади и. слегка прихрамывая, вошел под навес

Навстречу ему из двери быстро вышел лет пятнадцати мальчик и удивленноуставился черными, как спелая смородина, блестящими глазами на приехавших.

- Беги в мечеть, зови отца, - приказал ему старик и, опередивХаджи-Мурата, отворил ему легкую скрипнувшую дверь в саклю. В то время какХаджи-Мурат входил, из внутренней двери вышла немолодая, тонкая, худаяженщина, в красном бешмете на желтой рубахе и синих шароварах, неся подушки.

- Приход твой к счастью, - сказала она и, перегнувшись вдвое, сталараскладывать подушки у передней стены для сидения гостя.

- Сыновья твои да чтобы живы были, - ответил Хаджи-Мурат, сняв с себябурку, винтовку и шашку, и отдал их старику.

Старик осторожно повесил на гвозди винтовку и шашку подле висевшегооружия хозяина, между двумя большими тазами, блестевшими на гладковымазанной и чисто выбеленной стене.

Хаджи-Мурат, оправив на себе пистолет за спиною, подошел к разложеннымженщиной подушкам и, запахивая черкеску, сел на них. Старик сел против негона свои голые пятки и, закрыв глаза, поднял руки ладонями кверху

Хаджи-Мурат сделал то же. Потом они оба, прочтя молитву, огладили себеруками лица, соединив их в конце бороды.

- Не хабар? - спросил Хаджи-Мурат старика, то есть: "что нового?"

- Хабар иок - "нет нового", - отвечал старик, глядя не в лицо, а нагрудь Хаджи-Мурата своими красными безжизненными глазами. - Я на пчельникеживу, нынче только пришел сына проведать. Он знает.

Хаджи-Мурат понял, что старик не хочет говорить того, что знает и чтонужно было знать Хаджи-Мурату, и, слегка кивнув головой, не стал большеспрашивать.

- Хорошего нового ничего нет, - заговорил старик. - Только и нового,что все зайцы совещаются, как им орлов прогнать. А орлы все рвут то одного,то другого. На прошлой неделе русские собаки у мичицких сено сожгли,раздерись их лицо, - злобно прохрипел старик.

Вошел мюрид Хаджи-Мурата и, мягко ступая большими шагами своих сильныхног по земляному полу, так же как Хаджи-Мурат, снял бурку, винтовку и шашкуи, оставив на себе только кинжал и пистолет, сам повесил их на те же гвозди,на которых висело оружие Хаджи-Мурата.

- Он кто? - спросил старик у Хаджи-Мурата, указывая на вошедшего.

- Мюрид мой. Элдар имя ему, - сказал Хаджи-Мурат.

- Хорошо, - сказал старик и указал Элдару место на войлоке, подлеХаджи-Мурата.

Элдар сел, скрестив ноги, и молча уставился своими красивыми бараньимиглазами на лицо разговорившегося старика. Старик рассказывал, как ихниемолодцы на прошлой неделе поймали двух солдат: одного убили, а другогопослали в Ведено к Шамилю. Хаджи-Мурат рассеянно слушал, поглядывая на дверьи прислушиваясь к наружным звукам. Под навесом перед саклей послышалисьшаги, дверь скрипнула, и вошел хозяин.

Хозяин сакли, Садо, был человек лет сорока, с маленькой бородкой,длинным носом и такими же черными, хотя и не столь блестящими глазами, как упятнадцатилетнего мальчика, его сына, который бегал за ним и вместе с отцомвошел в саклю и сел у двери. Сняв у двери деревянные башмаки, хозяин сдвинулна затылок давно не бритой, зарастающей черным волосом головы старую,истертую папаху и тотчас же сел против Хаджи-Мурата на корточки.

Так же как и старик, он, закрыв глаза, поднял руки ладонями кверху,прочел молитву, отер руками лицо и только тогда начал говорить. Он сказал,






Возможно заинтересуют книги: