Школьная библиотека

Авдеев как будто очнулся.

- А, Антоныч пришел!

- Да вот пришел. Не прикажешь ли чего домой? Серегин напишет.

- Серегин, - сказал Авдеев, с трудом переводя глаза на Серегина, напишешь?.. Так вот отпиши: "Сын, мол, ваш Петруха долго жить приказал"

Завиствовал брату. Я тебе нонче сказывал. А теперь, значит, сам рад. Незамай живет. Дай бог ему, я рад. Так и пропиши.

Сказав это, он долго молчал, уставившись глазами на Панова.

- Ну, а трубку нашел? - вдруг спросил он.

Панов покачал головой и не отвечал.

- Трубку, трубку, говорю, нашел? - повторил Авдеев.

- В сумке была.

- То-то. Ну, а теперь свечку мне дайте, я сейчас помирать буду, сказал Авдеев.

В это время пришел Полторацкий проведать своего солдата.

- Что, брат, плохо? - сказал он.

Авдеев закрыл глаза и отрицательно покачал головой. Скуластое лицо егобыло бледно и строго. Он ничего не ответил и только опять повторил,обращаясь к Панову:

- Свечку дай. Помирать буду.

Ему дали свечу в руку, но пальцы не сгибались, и ее вложили междупальцев и придерживали. Полторацкий ушел, и пять минут после его уходафельдшер приложил ухо к сердцу Авдеева и сказал, что он кончился.

Смерть Авдеева в реляции, которая была послана в Тифлис, описываласьследующим образом: "23 ноября две роты Куринского полка выступили изкрепости для рубки леса. В середине дня значительное скопище горцев внезапноатаковало рубщиков. Цепь начала отступать, и в это время вторая рота ударилав штыки и опрокинула горцев. В деле легко ранены два рядовых и убит один

Горцы же потеряли около ста человек убитыми и ранеными"

¶VIII§

В тот самый день, когда Петруха Авдеев кончался в Воздвиженскомгоспитале, его старик отец, жена брата, за которого он пошел в солдаты, идочь старшего брата, девка-невеста, молотили овес на морозном току. Накануневыпал глубокий снег, и к утру сильно заморозило. Старик проснулся еще стретьими петухами и, увидав в замерзшем окне яркий свет месяца, слез с печи,обулся, надел шубу, шапку и пошел на гумно. Проработав там часа два, стариквернулся в избу и разбудил сына и баб. Когда бабы и девка пришли на гумно,ток был расчищен, деревянная лопата стояла воткнутой в белый сыпучий снег ирядом с нею метла прутьями вверх, и овсяные снопы были разостланы в дваряда, волоть с волотью, длинной веревкой по чистому току. Разобрали цепы истали молотить, равномерно ладя тремя ударами. Старик крепко бил тяжелымцепом, разбивая солому, девка ровным ударом била сверху, сноха отворачивала.

Месяц зашел, и начинало светать; и уже кончали веревку, когда старшийсын, Аким, в полушубке и шапке вышел к работающим.

- Ты чего лодырничаешь? - крикнул на него отец, останавливаясь молотитьи опираясь на цеп.

- Лошадей убрать надо же.

- Лошадей убрать, - передразнил отец. - Старуха уберет. Бери цеп

Больно жирен стал. Пьяница!

- Ты, что ли, меня поил? - пробурчал сын.

- Чаго? - нахмурившись и пропуская удар, грозно спросил старик.

Сын молча взял цеп, и работа пошла в четыре цепа: трап, та-па-тап,трап, та-па-тап... Трап! - ударял после трех раз тяжелый цеп старика.

- Загривок-то, глянь, как у барина доброго. Вот у меня так портки недержатся, - проговорил ста8к, пропуская свой удар и только, чтобы непотерять такту, переворачивая в воздухе цепинкой.

Веревку кончили, и бабы граблями стали снимать солому.

- Дурак Петруха, что за тебя пошел. Из тебя бы в солдатах дурь-топовыбили бы, а он-то дома пятерых таких, как ты, стоил.

- Ну, будет, батюшка, - сказала сноха, откидывая разбитые свясла.

- Да, корми вас сам-шест, а работы и от одного нету. Петруха, бывало,за двоих один работает, не то что...

По протоптанной из двора тропинке, скрипя по снегу новыми лаптями натуго обвязанных шерстяных онучах, подошла старуха. Мужики сгребали невеяноезерно в ворох, бабы и девка заметали.

- Выборный заходил. На барщину всем кирпич возить, - сказала старуха. Я завтракать собрала. Идите, что ль.

- Ладно. Чалого запряги и ступай, - сказал старик Акиму. - Да смотри,чтоб не так, как намедни, отвечать за тебя. Попомнишь Петруху.

- Как он был дома, его ругал, - огрызнулся теперь Аким на отца, - а нетего, меня глодаешь

- Значит, стоишь, - так же сердито сказала мать. - Не с Петрухой тебясменять.

- Ну, ладно! - сказал сын.

- То-то ладно. Муку пропил, а теперь говоришь: ладно.

- Про старые дрожжи поминать двожды, - сказала сноха, и все, положивцепы, пошли к дому.

Нелады между отцом и сыном начались уже давно, почти со времени отдачиПетра в солдаты. Уже тогда старик почувствовал, что он променял кукушку наястреба. Правда, что по закону, как разумел его старик, надо было бездетномуидти за семейного. У Акима было четверо детей, у Петра никого, но работникПетр был такой же, как и отец: ловкий, сметливый, сильный, выносливый и,главное, трудолюбивый. Он всегда работал. Если он проходил мимо работающих,так же как и делывал старик, он тотчас же брался помогать - или Пройдет рядадва с косой, или навьет воз, или срубит дерево, или порубит дров. Старикжалел его, но делать было нечего. Солдатство было как смерть. Солдат былотрезанный ломоть, и поминать о нем - душу бередить - незачем было. Толькоизредка, чтобы уколоть старшего сына, старик, как нынче, вспоминал его. Матьже часто поминала меньшего сына и уже давно, второй год, просила старика,чтобы он послал Петрухе деньжонок. Но старик отмалчивался.

Двор Авдеевых был богатый, и у старика были припрятаны деньжонки, но онни за что не решился бы тронуть отложенного. Теперь, когда старуха услыхала,что он поминает меньшего сына, она решила опять просить его, чтобы припродаже овса послать сыну хоть рублик. Так она и сделала. Оставшись вдвоем сстариком, после того как молодые ушли на барщину, она уговорила мужа изовсяных денег послать рубль Петрухе. Так что, когда из провеянных вороховдвенадцать четвертей овса были насыпаны на веретья в трое саней и веретьяаккуратно зашпилены деревянными шпильками, она дала старику написанное подее слова дьячком письмо, И старик обещал в городе приложить к письму рубль ипослать по адресу.

Старик, одетый в новую шубу и кафтан и в чистых белых шерстяных онучах,взял письмо, уложил его в кошель и, помолившись богу, сел на передние сани ипоехал в город. На задних санях ехал внук. В городе старик велел дворникупрочесть себе письмо и внимательно и одобрительно слушал его.

В письме Петрухиной матери было писано, во-первых, благословение,во-вторых, поклоны всех, известие о смерти крестного и под конец известие отом, что Аксинья (жена Петра) "не захотела с нами жить и пошла в люди

Слышно, что живет хорошо и честно". Упоминалось о гостинце, рубле, иприбавлялось то, что уже прямо от себя, и слово в слово, пригорюнившаясястаруха, со слезами на глазах, велела написать дьяку: "А еще, милое моедитятко, голубок ты мой Петрушенька, выплакала я свои глазушки, о тебесокрушаючись. Солнушко мое ненаглядное, на кого ты меня оставил..." На этомместе старуха завыла, заплакала и сказала:

- Так и будет.

Так и осталось в письме, но Петрухе не суждено было получить ни этоизвестие о том, что жена его ушла из дома, ни рубля, ни последних словматери. Письмо это и деньги вернулись назад с известием, что Петруха убит навойне, "защищая царя, отечество и веру православную". Так написал военныйписарь.

Старуха, получив это известие, повыла, покуда было время, а потомвзялась за работу. В первое же воскресенье она пошла в церковь и раздалакусочки просвирок "добрым людям для поминания раба божия Петра".

Солдатка Аксинья тоже повыла, узнав о смерти "любимого мужа, с которым"она "пожила только один Годочек". Она жалела и мужа и всю свою погубленнуюжизнь. И в своем вытье поминала "и русые кудри Петра Михайловича, и еголюбовь, и свое горькое житье с сиротой Ванькой", и горько упрекала "Петрушуза то, что он пожалел брата, а не пожалел ее горькую, по чужим людямскитальщицу".

В глубине же души Аксинья была рада смерти Петра. Она была вновьбрюхата от приказчика, у которого она жила, и теперь никто уже не мог ругатьее, и приказчик мог взять ее замуж, как он и говорил ей, когда склонял ее клюбви

¶IX§

Воронцов, Михаил Семенович, воспитанный в Англии, сын русского посла,был среди русских высших чиновников человек редкого в то время европейскогообразования, честолюбивый, мягкий и ласковый в обращении с низшими и тонкийпридворный в отношениях с высшими. Он не понимал жизни без власти и безпокорности. Он имел все высшие чины и ордена и счичтался искусным военным,даже победителем Наполеона под Красном. Ему в 51-м году было за семьдесятлет, но он еще был совсем свеж, бодро двигался и, главное, вполне обладалвсей ловкостью тонкого и приятного ума, направленного на поддержание своейвласти и утверждение и распространение своей популярности. Он владел большим