Школьная библиотека

фигуру Николая, белокурая женщина поспешно закрылась маской, уланский жеофицер, остолбенев от ужаса, не вставая с дивана, глядел на Николаяостановившимися глазами. -------------------

1 Здесь кто-то есть (франц.).

Как ни привык Николай к возбуждаемому им в людях ужасу, этот ужас былему всегда приятен, и он любил иногда поразить людей, повергнутых в ужас,контрастом обращенных к ним ласковых слов. Так поступил он и теперь.

- Ну, брат, ты помоложе меня, - сказал он окоченевшему от ужасаофицеру, - можешь уступить мне место.

Офицер вскочил и, бледнея и краснея, согнувшись вышел молча за маскойиз ложи, и Николай остался один с своей дамой.

Маска оказалась хорошенькой двадцатилетней невинной девушкой, дочерьюшведки-гувернантки. Девушка эта рассказала Николаю, как она с детства еще,по портретам, влюбилась в него, боготворила его и решила во что бы то нистало добиться его внимания. И вот она добилась, и, как она говорила, ейничего больше не нужно было. Девица эта была свезена в место обычныхсвиданий Николая с женщинами, и Николай провел с ней более часа.

Когда он в эту ночь вернулся в свою комнату и лег на узкую, жесткуюпостель, которой он гордился, и покрылся своим плащом, который он считал (итак и говорил) столь же знаменитым, как шляпа Наполеона, он долго не могзаснуть. Он то вспоминал испуганное и восторженное выражение белого лицаэтой девицы, то могучие, полные плечи своей всегдашней любовницы Нелидовой иделал сравнение между тою и другою. О том, что распутство женатого человекабыло не хорошо, ему и не приходило в голову, и он очень удивился бы, если быкто-нибудь осудил его за это. Но, несмотря на то, что он был уверен, чтопоступал так, как должно, у него оставалась какая-то неприятная отрыжка, и,чтобы заглушить это чувство, он стал думать о том, что всегда успокаивалоего: о том, какой он великий человек.

Несмотря на то, что он поздно заснул, он, как всегда, встал в восьмомчасу, и, сделав свой обычный туалет, вытерев льдом свое большое, сытое телои помолившись богу, он прочел обычные, с детства произносимые молитвы:"Богородицу", "Верую", "Отче наш", не приписывая произносимым словамникакого значения, - и вышел из малого подъезда на набережную, в шинели ифуражке.

Посредине набережной ему встретился такого же, как он сам, огромногороста ученик училища правоведения, в мундире и шляпе. Увидав мундир училища,которое он не любил за вольнодумство, Николай Павлович нахмурился, новысокий рост, и старательная вытяжка, и отдавание чести с подчеркнутовыпяченным локтем ученика смягчило его неудовольствие.

- Как фамилия? - спросил он.

- Полосатов! ваше императорское величество.

- Молодец!

Ученик все стоял с рукой у шляпы. Николай остановился.

- Хочешь в военную службу?

- Никак нет, ваше императорское величество.

- Болван! - и Николай, отвернувшись, пошел дальше и стал громкопроизносить первые попавшиеся ему слова. "Копервейн, Копервейн, - повторялон несколько раз имя вчерашней девицы. - Скверно, скверно". Он не думал отом, что говорил, но заглушал свое чувство вниманием к тому, что говорил

"Да, что бы была без меня Россия, - сказал он себе, почувствовав опятьприближение недовольного чу2ства. - Да, чтобы была без меня не Россия одна,а Европа". И он вспомнил про шурина, прусского короля, и его слабость иглупость и покачал головой.

Подходя назад к крыльцу, он увидал карету Елены Павловны, которая скрасным лакеем подъезжала к Салтыковскому подъезду. Елена Павловна для негобыла олицетворением тех пустых людей, которые рассуждали не только о науках,поэзии, но и об управлении людей, воображая, что они могут управлять собоюлучше, чем он, Николай, управлял ими. Он знал, что, сколько он ни давил этихлюдей, они опять выплывали и выплывали наружу. И он вспомнил недавноумершего брата Михаила Павловича. И досадное и грустное чувство охватилоего. Он мрачно нахмурился и опять стал шептать первые попавшиеся слова. Онперестал шептать, только когда вошел во дворец. Войдя к себе и пригладивперед зеркалом бакенбарды и волоса на висках и накладку на темени, он,подкрутив усы, прямо пошел в кабинет, где принимались доклады.

Первого он принял Чернышева. Чернышев тотчас же по лицу и, главное,глазам Николая понял, что он нынче был особенно не в духе, и, зная вчерашнееего похождение, понял, отчего это происходило. Холодно поздоровавшись ипригласив сесть Чернышева, Николай уставился на него своими безжизненнымиглазами.

Первым делом в докладе Чернышева было дело об открывшемся воровствеинтендантских чиновников; потом было дело о перемещении войск на прусскойгранице; потом назначение некоторым лицам, пропущенным в первом списке,наград к Новому году; потом было донесение Воронцова о выходе Хаджи-Муратаи, наконец, неприятное дело о студенте медицинской академии, покушавшемся нажизнь профессора

Николай, молча сжав губы, поглаживал своими большими белыми руками, содним золотым кольцом на безымянном пальце, листы бумаги и слушал доклад оворовстве, не спуская глаз со лба и хохла Чернышева.

Николай был уверен, что воруют все. Он знал, что надо будет наказатьтеперь интендантских чиновников, и решил отдать их всех в солдаты, но зналтоже, что это не помешает тем, которые займут место уволенных, делать то жесамое. Свойство чиновников состояло в том, чтобы красть, его же обязанностьсостояла в том, чтобы наказывать их, и, как ни надоело это ему, ондобросовестно исполнял эту обязанность.

- Видно, у нас в России один только честный человек, - сказал он.

Чернышев тотчас же понял, что этот единственный честный человек вРоссии был сам Николай, и одобрительно улыбнулся.

- Должно быть, так, ваше величество, - сказал он.

- Оставь, я положу резолюцию, - сказал Николай, взяв бумагу и переложивее на левую сторону стола.

После этого Чернышев стал докладывать о наградах и о перемещении войск

Николай просмотрел список, вычеркнул несколько имен и потом кратко ирешительно распорядился о передвижении двух дивизий к прусской границе.

Николай никак не мог простить прусскому королю данную им после 48-гогода конституцию, и потому, выражая шурину самые дружеские чувства в письмахи на словах, он считал нужным иметь на всякий случай войска на прусскойгранице. Войска эти могли понадобиться и на то, чтобы в случае возмущениянарода в Пруссии (Николай везде видел готовность к возмущению) выдвинуть ихв защиту престола шурина, как он выдвинул войско в защиту Австрии противвенгров. Нужны были эти войска на границе и на то, чтобы придавать большевесу и значения своим советам прусскому королю.

"Да, что было бы теперь с Россией, если бы не я", - опять подумал он.

- Ну, что еще? - сказал он.

- Фельдъегерь с Кавказа, - сказал Чернышев и стал докладывать то, чтописал Воронцов о выходе Хаджи-Мурата.

- Вот как, - сказал Николай. - Хорошее начало.

- Очевидно, план, составленный вашим величеством, начинает приноситьсвои плоды, - сказал Чернышев.

Эта похвала его стратегическим способностям была особенно приятнаНиколаю, потому что, хотя он и гордился своими стратегическимиспособностями, в глубине души он сознавал, что их не было. И теперь он хотелслышать более подробные похвалы себе.

- Ты как же понимаешь? - спросил он.

- Понимаю так, что если бы давно следовали плану вашего величества постепенно, хотя и медленно, подвигаться вперед, вырубая леса, истребляязапасы, то Кавказ давно бы уж был покорен. Выход Хаджи-Мурата я отношутолько к этому. Он понял, что держаться им уже нельзя.

- Правда, - сказал Николай.

Несмотря на то, что план медленного движения в область неприятеляпосредством вырубки лесов и истребления продовольствия был план Ермолова иВельяминова, совершенно противоположный плану Николая, по которому нужнобыло разом завладеть резиденцией Шамиля и разорить это гнездо разбойников ипо которому была предпринята в 1845 году Даргинская экспедиция, стоившаястольких людских жизней, - несмотря на это, Николай приписывал планмедленного движения, последовательной вырубки лесов и истребленияпродовольствия тоже себе. Казалось, что, для того чтобы верить в то, чтоплан медленного движения, вырубки лесов и истребления продовольствия был егоплан, надо было скрывать то, что он именно настаивал на совершеннопротивоположном военном предприятии 45-го года. Но он не скрывал этого игордился и тем планом своей экспедиции 45-го года и планом медленногодвижения вперед, несмотря на то, что эти два плана явно противоречили одиндругому. Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людейдовела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовалуже свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже с простымздравым смыслом, а вполне был уверен, что все его распоряжения, как бы онини были бессмысленны, несправедливы и несогласны между собою, становились иосмысленны, -и справедливы, и согласны между собой только потому, что он ихделал.

Таково было и его решение о студенте медико-хирургической академии, окотором после кавказского доклада стал докладывать Чернышев.

Дело состояло в том, что молодой человек, два раза не выдержавшийэкзамен, держал третий раз, и когда экзаменатор опять не пропустил его,болезненно-нервный студент, видя в этом несправедливость, схватил со столаперочинный ножик и в каком-то припадке исступления бросился на профессора инанес ему несколько ничтожных ран.

- Как фамилия? - спросил Николай.

- Бжезовский.

- Поляк?

- Польского происхождения и католик, - отвечал Чернышев.

Николай нахмурился