Школьная библиотека

сталь штыков и на блестки, которые вдруг вспыхивали на меди пушек, какмаленькие солнца.

Позади была только что перейденная отрядом быстрая чистая речка,впереди - обработанные поля и луга с неглубокими балками, еще впереди таинственные черные горы, покрытые лесом, за черными горами - ещевыступающие скалы, и на высоком горизонте - вечно прелестные, вечноизменяющиеся, играющие светом, как алмазы, снеговые горы.

Впереди пятой роты шел, в черном сюртуке, в папахе и с шашкой черезплечо, недавно перешедший из гвардии высокий красивый офицер Бутлер,испытывая бодрое чувство радости жизни и вместе с тем опасности смерти ижелания деятельности и сознания причастности к огромному, управляемому однойволей целому. Бутлер нынче во второй раз выходил в дело, и ему радостно былодумать, что вот сейчас начнут стрелять по ним и что он не только не согнетголовы под пролетающим ядром или не обратит внимания на свист пуль, но, какэто уже и было с ним, выше поднимет голову и с улыбкой в глазах будетоглядывать товарищей и солдат и заговорит самым равнодушным голосом очем-нибудь постороннем.

Отряд свернул с хорошей дороги и повернул на малоезженную, шедшую средикукурузного жнивья, и стал подходить к лесу, когда - не видно было, откуда с зловещим свистом пролетело ядро и ударилось в середине обоза, подледороги, в кукурузное поле, взрыв на нем землю.

- Начинается, - весело улыбаясь, сказал Бутлер шедшему с ним товарищу.

И действительно, вслед за ядром показалась из-за леса густая толпаконных чеченцев с значками. В середине партии был большой зеленый значок, истарый фельдфебель роты, очень дальнозоркий, сообщил близорукому Бутлеру,что это должен быть сам Шамиль, Партия спустилась под гору и показалась навершине ближайшей балки справа и стала спускаться вниз. Маленький генерал втеплом черном сюртуке и папахе с большим белым курпеем подъехал на своеминоходце к роте Бутлера и приказал ему идти вправо против спускавшейсяконницы. Бутлер быстро повел по указанному направлению свою роту, но неуспел спуститься к балке, как услышал сзади себя один за другим дваорудийные выстрела. Он оглянулся: два облака сизого дыма поднялись над двумяорудиями и потянулись вдоль балки. Партия, очевидно не ожидавшая артиллерии,пошла назад. Рота Бутлера стала стрелять вдогонку горцам, и вся лощиназакрылась пороховым дымом. Только выше лощины видно было, как горцы поспешноотступали, отстреливаясь от преследующих их казаков. Отряд пошел дальшевслед за горцами, и на склоне второй балки открылся аул.

Бутлер с своей ротой бегом, вслед за казаками, вошел в аул. Жителейникого не было. Солдатам было велено жечь хлеб, сено и самые сакли. По всемуаулу стелился едкий дым, и в дыму этом шныряли солдаты, вытаскивая изсаклей, что находили, главное же - ловили и стреляли кур, которых не моглиувезти горцы. Офицеры сели подальше от дыма и позавтракали и выпили

Фельдфебель принес им на доске несколько сотов меда. Чеченцев не слышнобыло. Немного после полдня велено было отступать. Роты построились за ауломв колонну, и Бутлеру пришлось быть в арьергарде. Как только тронулись,появились чеченцы и, следуя за отрядом, провожали его выстрелами.

Когда отряд вышел 0 открытое место, горцы отстали. У Бутлера никого неранило, и он возвращался в самом веселом и бодром расположении духа.

Когда отряд, перейдя назад вброд перейденную утром речку, растянулся покукурузным полям и лугам, песенники по ротам выступили вперед, и раздалисьпесни. Ветру не было, воздух был свежий, чистый и такой прозрачный, чтоснеговые горы, отстоявшие за сотню верст, казались совсем близкими и что,когда песенники замолкали, слышался равномерный топот ног и побрякиваниеорудий, как фон, на котором зачиналась и останавливалась песня. Песня,которую пели в пятой роте Бутлера, была сочинена юнкером во славу полка ипелась на плясовой мотив с припевом: "То ли дело, то ли дело, егеря, егеря!"

Бутлер ехал верхом рядом с своим ближайшим начальником, майоромПетровым, с которым он и жил вместе, и не мог нарадоваться на свое решениевыйти из гвардии и уйти на Кавказ. Главная причина его перехода из гвардиибыла та, что он проигрался в карты в Петербурге, так что у него ничего неосталось. Он боялся, что не будет в силах удержаться от игры, оставаясь вгвардии, а проигрывать уже нечего было. Теперь все это было кончено. Быладругая жизнь, и такая хорошая, молодецкая. Он забыл теперь и про своеразорение и свои неоплатные долги. И Кавказ, война, солдаты, офицеры, пьяныйи добродушный храбрец майор Петров - все это казалось ему так хорошо, что ониногда не верил себе, что он не в Петербурге, не в накуренных комнатахзагибает углы и понтирует, ненавидя банкомета и чувствуя давящую боль вголове, а здесь, в этом чудном краю, среди молодцов-кавказцев.

"То ли дело, то ли дело, егеря, егеря!" - пели его песенники. Лошадьего веселым шагом шагала под эту музыку. Ротный мохнатый серый Трезорка,точно начальник, закрутив хвост, с озабоченным видом бежал перед ротойБутлера. На душе было бодро, спокойно и весело. Война представлялась емутолько в том, что он подвергал себя опасности, возможности смерти и этимзаслуживал и награды, и уважение и здешних товарищей, и своих русскихдрузей. Другая сторона войны: смерть, раны солдат, офицеров, горцев, как нистранно это сказать, и не представлялась его воображению. Он дажебессознательно, чтобы удержать свое поэтическое представление о войне,никогда не смотрел на убитых и раненых. Так и нынче - у нас было три убитыхи двенадцать раненых. Он прошел мимо трупа, лежавшего на спине, и толькоодним глазом видел какое-то странное положение восковой руки и темно-красноепятно на голове и не стал рассматривать. Горцы представлялись ему толькоконными джигитами, от которых надо было защищаться.

- Так вот как-с, батюшка, - говорил майор в промежутке песни. - Нетак-с, как у вас в Питере: равненье направо, равненье налево. А вотпотрудились - и домой. Машурка нам теперь пирог подаст, щи хорошие. Жизнь!Так ли? Ну-ка, "Как вознялась заря", - скомандовал он свою любимую песню.

Майор жил супружески с дочерью фельдшера, сначала Машкой, а потомМарьей Дмитриевной. Марья Дмитриевна была красивая белокурая, вся ввеснушках, тридцатилетняя бездетная женщина. Каково ни было ее прошедшее,теперь она была верной подругой майора, ухаживала за ним, как нянька, а этобыло нужно майору, часто напивавшемуся до потери сознания.

Когда пришли в крепость, все было, как предвидел майор. МарьяДмитриевна накормила его и Бутлера и еще приглашенных из отряда двухофицеров сытным, вкусным обедом, и майор наелся и напился так, что не могуже говорить и пошел к себе спать. Бутлер, также усталый, но довольный инемного выпивший лишнего чихиря, пошел в свою комнатку, и едва успелраздеться, как, подложив ладонь под красивую курчавую голову, заснул крепкимсном без сновидений и просыпания

¶XVII§

Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провелночь перед выходом своим к русским.

Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы,когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклюразрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, ивнутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазамимальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым кмечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину

Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату,теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшиегруди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровьлицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копатьмогилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку,тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшиетам два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженныестариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены всеульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда былипривезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела иголодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, аиспуганными глазами смотрели на старших.

Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать изнего. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.

Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждалисвое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, котороеиспытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это былане ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение,гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желаниеистребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, былотаким же естественным чувством, как чувство самосохранения.

Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить сстрашными усилиями все с такими трудами заведенное и так легко ибессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или,противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским,покориться им.

Старики помолились и единогласно решили послать к Шамилю послов, просяего о помощи, и тотчас же принялись за восстановление нарушенного

¶XVIII§

На третей день после набега Бутлер вышел уже не рано утром с заднегокрыльца на улицу, намереваясь пройтись и подышать воздухом до утреннего чая,который он пил обыкновенно вместе с Петровым. Солнце уже вышло из-за гор, ибольно было смотреть на освещенные им белые мазанки правой стороны улицы, нозато, как всегда, весело и успокоительно было смотреть налево, на