Школьная библиотека

удаляющиеся и возвышающиеся, покрытые лесом черные горы и на видневшуюсяиз-за ущелья матовую цепь снеговых гор, как всегда старавшихся притворитьсяоблаками.

Бутлер смотрел на эти горы, дышал во все легкие и радовался тому, чтоон живет, и живет именно он, и на этом прекрасном свете. Радовался оннемножко и тому, что он так хорошо вчера вел себя в деле и при наступлении ив особенности при отступлении, когда дело было довольно жаркое, радовался ивоспоминанию о том, как вчера, по возвращении их из похода, Маша, или МарьяДмитриевна, сожительница Петрова, угощала их и была особенно проста и миласо всеми, но в особенности, как ему казалось, была к нему ласкова. МарьяДмитриевна, с ее толстой косой, широкими плечами, высокой грудью и сияющейулыбкой покрытого веснушками доброго лица, невольно влекла Бутлера, каксильного, молодого холостого человека, и ему казалось даже, что она желаетего. Но он считал, что это было бы дурно по отношению доброго, простодушноготоварища, и держался с Марьей Дмитриевной самого простого, почтительногообращения, и радовался на себя за это. Сейчас он думал об этом.

Мысли его развлек услышанный им перед собой частый топот многихлошадиных копыт по пыльной дороге, точно скакало несколько человек. Онподнял голову и увидал в конце улицы подъезжавшую шагом кучку всадников

Впереди десятков двух казаков ехали два человека: один - в белой черкеске ивысокой папахе с чалмой, другой - офицер русской службы, черный, горбоносый,в синей черкеске, с изобилием серебра на одежде и на оружии. Под всадником счалмой был рыже-игреневый красавец конь смаленькой оловой, прекраснымиглазами; под офицером была высокая щеголеватая карабахская лошадь. Бутлер,охотник до лошадей, тотчас же оценил бодрую силу первой лошади иостановился, чтобы узнать, кто были эти люди. Офицер обратился к Бутлеру:

- Это воинский начальник дом? - спросил он, выдавая и несклоняемойречью и выговором свое нерусское происхождение и указывая плетью на домИвана Матвеевича.

- Этот самый, - сказал Бутлер.

- А это кто же? - спросил Бутлер, ближе подходя к офицеру и указываяглазами на человека в чалме.

- Хаджи-Мурат это. Сюда ехал, тут гостить будет у воинский начальник, сказал офицер.

Бутлер знал про Хаджи-Мурата и про выход его к русским, но никак неожидал увидать его здесь, в этом маленьком укреплении.

Хаджи-Мурат дружелюбно смотрел на него.

- Здравствуйте, кошкольды, - сказал он выученное им приветствиепо-татарски.

- Саубул, - ответил Хаджи-Мурат, кивая головой. Он подъехал к Бутлеру иподал руку, на двух пальцах которой висела плеть.

- Начальник? - сказал он.

- Нет, начальник здесь, пойду позову его, - сказал Бутлер, обращаясь кофицеру и входя на ступеньки и толкая дверь.

Но дверь "парадного крыльца", как его называла Марья Дмитриевна, былазаперта. Бутлер постучал, но, не получив ответа, пошел кругом через заднийвход. Крикнув своего денщика и не получив ответа и не найдя ни одного издвух денщиков, он зашел в кухню. Марья Дмитриевна, повязанная платком ираскрасневшаяся, с засученными рукавами над белыми полными руками, разрезаласкатанное такое же белое тесто, как и ее руки, на маленькие кусочки дляпирожков.

- Куда денщики подевались? - сказал Бутлер.

- Пьянствовать ушли, - сказала Марья Дмитриевна. - Да вам что?

- Дверь отпереть; у вас перед домом целая орава горцев. Хаджи-Муратприехал.

- Еще выдумайте что-нибудь, - сказала Марья Дмитриевна, улыбаясь.

- Я не шучу. Правда. Стоят у крыльца.

- Да неужели вправду? - сказала Марья Дмитриевна.

- Что ж мне вам выдумывать. Подите посмотрите, они у крыльца стоят.

- Вот так оказия, - сказала Марья Дмитриевна, опустив рукава и ощупываярукой шпильки в своей густой косе. - Так я пойду разбужу Ивана Матвеевича, сказала она.

- Нет, я сам пойду. А ты, Бондаренко, дверь поди отопри, - сказалБутлер.

- Ну, и то хорошо, - сказала Марья Дмитриевна и опять взялась за своедело.

Узнав, что к нему приехал Хаджи-Мурат, Иван Матвеевич, уже слышавший отом, что Хаджи-Мурат в Грозной, нисколько не удивился этому, а,приподнявшись, скрутил папироску, закурил и стал одеваться, громкооткашливаясь и ворча на начальство, которое прислало к нему "этого черта"

Одевшись, он потребовал от денщика "лекарства". И денщик, зная, чтолекарством называлась водка, подал ему.

- Нет хуже смеси, - проворчал он, выпивая водку и закусывая чернымхлебом. - Вот вчера выпил чихиря, и болит голова. Ну, теперь готов, закончил он и пошел в гостиную, куда Бутлер уже провел Хаджи-Мурата исопутствующего ему офицера.

Офицер, провожавший Хаджи-Мурата, передал Ивану Матвеевичу приказаниеначальника левого фланга принять Хаджи-Мурата и, дозволяя ему иметьсообщение с горцами через лазутчиков, отнюдь не выпускать его из крепостииначе как с конвоем казаков.

Прочтя бумагу, Иван Матвеевич поглядел пристально на Хаджи-Мурата иопять стал вникать в бумагу. Несколько раз переведя таким образом глаза сбумаги на гостя, он остановил, наконец, свои глаза на Хаджи-Мурате и сказал:

- Якши, бек-якши. Пускай живет. Так и скажи ему, что мне приказано невыпускать его. А что приказано то свято. А поместим его - как думаешь,Бутлер? - поместим в канцелярии?

Бутлер не успел ответить, как Марья Дмитриевна, пришедшая из кухни истоявшая в дверях, обратилась к Ивану Матвеевичу:

- Зачем в канцелярию? Поместите здесь. Кунацкую отдадим да кладовую. Покрайней мере на глазах будет, - сказала она и, взглянув на Хаджи-Мурата ивстретившись с ним глазами, поспешно отвернулась.

- Что же, я думаю, что Марья Дмитриевна права, - сказал Бутлер.

- Ну, ну, ступай, бабам тут нечего делать, - хмурясь, сказал ИванМатвеевич.

Во все время разговора Хаджи-Мурат сидел, заложив руку за рукоятькинжала, и чуть-чуть презрительно улыбался. Он сказал, что ему все равно,где жить. Одно, что ему нужно и что разрешено ему сардарем, это то, чтобыиметь сношения с горцами, и потому он желает, чтобы их допускали к нему

Иван Матвеевич сказал, что это будет сделано, и попросил Бутлера занятьгостей, пока принесут им закусить и приготовят комнаты, сам же он пойдет вканцелярию написать нужные бумаги и сделать нужные распоряжения.

Отношение Хаджи-Мурата к его новым знакомым сейчас же очень ясноопределилось. К Ивану Матвеевичу Хаджи-Мурат с первого знакомства с нимпочувствовал отвращение и презрение и всегда высокомерно обращался с ним

Марья Дмитриевна, которая готовила и приносила ему пищу, особенно нравиласьему. Ему нравилась и ее простота, и особенная красота чуждой ему народности,и бессознательно передававшееся ему ее влечение к нему. Он старался несмотреть на нее, не говорить с нею, но глаза его невольно обращались к ней иследили за ее движениями.

С Бутлером же он тотчас же, с первого знакомства, дружески сошелся имного я охотно говорил с ним, расспрашивая его про его жизнь и рассказываяему про свою и сообщая о тех известиях, которые приносили ему лазутчики оположении его семьи, и даже советуясь с ним о том, что ему делать.

Известия, передаваемые ему лазутчиками, были нехороши. В продолжениечетырех дней, которые он провел в крепости, они два раза приходили к нему, иоба раза известия были дурные

¶XIX§

Семья Хаджи-Мурата вскоре после того, как он вышел к русским, былапривезена в аул Ведено и содержалась там под стражею, ожидая решения Шамиля

Женщины - старуха Патимат и две жены Хаджи-Мурата - и их пятеро малых детейжили под караулом в сакле сотенного Ибрагима Рашида, сын же Хаджи-Мурата,восемнадцатилетний юноша Юсуф, сидел в темнице, то есть в глубокой, болеесажени, яме, вместе с четырьмя преступниками, ожидавшими, так же как и он,решения своей участи.

Решение не выходило, потому что Шамиль был в отъезде. Он был в походепротив русских.

6 января 1852 года Шамиль возвращался домой в Ведено после сражения срусскими, в котором, по мнению русских, был разбит и бежал в Ведено; по егоже мнению и мнению всех мюридов, одержал победу и прогнал русских. Всражении этом, что бывало очень редко, он сам выстрелил из винтовки и,выхватя шашку, пустил было свою лошадь прямо на русских, но сопутствующиеему мюриды удержали его. Два из них тут же подле Шамиля были убиты.

Был полдень, когда Шамиль, окруженный партией мюридов, джигитовавшихвокруг него, стрелявших из винтовок и пистолетов и не переставая поющих "Ляилляха иль алла", подъехал к своему месту пребывания.

Весь народ большого аула Ведено стоял на улице и на крышах, встречаясвоего повелителя, и в знак торжества также стрелял из ружей и пистолетов

Шамиль ехал на арабском белом коне, весело попрашивавшем поводья приприближении к дому. Убранство коня было самое простое, без украшений золотаи серебра: тонко выделанная, с дорожкой посередине, красная ременнаяуздечка, металлические, стаканчиками, стремена и красный чепрак, видневшийсяиз-под седла. На имаме была покрытая коричневым сукном шуба с видневшимсяоколо шеи и рукавов черным мехом, стянутая на тонком и длинном стане чернымремнем с кинжалом. На голове была надета высокая с плоским верхом папаха счерной кистью, обвитая белой чалмой, от которой конец спускался за шею

Ступни ног были в зеленых чувяках, и икры обтянуты черными ноговицами,