Школьная библиотека

обшитыми простым шнурком.

Вообще на имаме не было ничего блестящего, золотого или серебряного, ивысокая, прямая, могучая фигура его, в одежде без украшений, окруженнаямюридами с золотыми и серебряными украшениями на одежде и оружии,производила то самое впечатление величия, которое он желал и умелпроизводить в народе. Бледное, окаймленное подстриженной рыжей бородой лицоего с постоянно сощуренными маленькими глазами было, как каменное,совершенно неподвижно. Проезжая по аулу, он чувствовал на себе тысячиустремленных глаз, но его глаза не смотрели ни на кого. Жены Хаджи-Мурата сдетьми тоже вместе со всеми обитателями сакли вышли на галерею смотретьвъезд имама. Одна старуха Патимат - мать Хаджи-Мурата, не вышла, а осталасьсидеть, как она сидела, с растрепанными седеющими волосами, на полу сакли,охватив длинными руками свои худые колени, и, мигая своими жгучими чернымиглазами, смотрела на догорающие ветки в камине. Она, так же как и сын ее,всегда ненавидела Шамиля, теперь же еще больше, чем прежде, и не хотелавидеть его.

Не видал также торжественного въезда Шамиля и сын Хаджи-Мурата. Онтолько слышал из своей темной вонючей ямы выстрелы и пение и мучался, кактолько мучаются молодые, полные жизни люди, лишенные свободы. Сидя в вонючейяме и видя все одних и тех же несчастных, грязных, изможденных, с ним вместезаключенных, большей частью ненавидящих друг друга людей, он страстнозавидовал теперь тем людям, которые, пользуясь воздухом, светом, свободой,гарцевали теперь на лихих конях вокруг повелителя, стреляли и дружно пели"Ля илляха иль алла".

Проехав аул, Шамиль въехал в большой двор, при-мыкавший к внутреннему,в котором находился сераль Шамиля. Два вооруженные лезгина встретили Шамиляу отворенных ворот первого двора. Двор этот был полон народа. Тут были люди,пришедшие из дальних мест по своим делам, были и просители, были ивытребованные самим Шамилем для суда и решения. При въезде Шамиля всенаходившиеся на дворе встали и почтительно приветствовали имама, прикладываяруки к груди. Некоторые стали на колени и стояли так все время, пока Шамильпроезжал двор от одних, внешних, ворот до других, внутренних. Хотя Шамиль иузнал среди дожидавшихся его много неприятных ему лиц и много скучныхпросителей, требующих забот о них, он с тем же неизменно каменным лицомпроехал мимо них и, въехав во внутренний двор, слез у галереи своегопомещения, при въезде в ворота налево.

После напряжения похода, не столько физического, сколько духовного,потому что Шамиль, несмотря на гласное признание своего похода победой,знал, что поход его был неудачен, что много аулов чеченских сожжены иразорены, и переменчивый, легкомысленный народ, чеченцы, колеблются, инекоторые из них, ближайшие к русским, уже готовы перейти к ним, - все этобыло тяжело, против этого надо было принять меры, но в эту минуту Шамилюничего не хотелось делать, ни о чем не хотелось думать. Он теперь хотелтолько одного: отдыха и прелести семейной ласки любимейшей из жен своих,восемнадцатилетней черноглазой, быстроногой кистинки Аминет.

Но не только нельзя было и думать о том, чтобы видеть теперь Аминет,которая была тут же за забором, отделявшим во внутреннем дворе помещение женот мужского отделения (Шамиль был уверен, что даже теперь, пока он слезал слошади, Аминет с другими женами смотрела в щель забора), но нельзя было нетолько пойти к ней, нельзя было просто лечь на пуховики отдохнуть отусталости. Надо было прежде всего совершить полуденный намаз, к которому онне имел теперь ни малейшего расположения, но неисполнение которого было нетолько невозможно в его положении религиозного руководителя народа, но ибыло для него самого так же необходимо, как ежедневная пища. И он совершиломовение и молитву. Окончив молитву, он позвал дожидавшихся его.

Первым вошел к нему его тесть и учитель, высокий седой благообразныйстарец с белой, как снег, бородой и красно-румяным лицом, Джемал-Эдин, и,помолившись богу, стал расспрашивать Шамиля о событиях похода и рассказыватьо том, что произошло в горах во время его отсутствия.

В числе всякого рода событий - об убийствах по кровомщению, о покражахскота, об обвиненных в несоблюдении предписаний тариката: курении табаку,питии вина, - Джемал-Эдин сообщил о том, что Хаджи-Мурат высылал людей длятого, чтобы вывести к русским его семью, но что это было обнаружено, и семьяпривезена в Ведено, где и находится под стражей, ожидая решения имама. Всоседней кунацкой были собраны старики для обсуждения всех этих дел, иДжемал-Эдин советовал Шамилю нынче же отпустить их, так как они уже три днядожидались его.

Поев у себя обед, который принесла ему остроносая, черная, неприятнаялицом и нелюбимая, но старшая жена его Зайдет, Шамиль пошел в кунацкую.

Шесть человек, составляющие совет его, старики с седыми, серыми ирыжими бородами, в чалмах и без чалм, в высоких папахах и новых бешметах ичеркесках, подпоясанные ремнями с кинжалами, встали ему навстречу. Шамильбыл головой выше всех их. Все они, так же как и он, подняли руки ладонямикверху и, закрыв глаза, прочли молитву, потом отерли лицо руками, спуская ихпо бородам и соединяя одну с другою. Окончив это, все сели, Шамильпосередине, на более высокой подушке, и началось обсуждение всех предстоящихдел.

Дела обвиняемых в преступлениях лиц решали по шариату: двух людейприговорили за воровство к огрублению руки, одного к огрублению головы заубийство, троих помиловали. Потом приступили к главному делу: к обдумываниюмер против перехода чеченцев к русским. Для противодействия этим переходамДжемал-Эдином было составлено следующее провозглашение:

"Желаю вам вечный мир с богом всемогущим.

Слышу я, что русские ласкают вас и призывают к покорности. Не верьте ими не покоряйтесь, а терпите. Если не будете вознаграждены за это в этойжизни, то получите награду в будущей. Вспомните, что было прежде, когда увас отбирали оружие. Если бы не вразумил вас тогда, в 1840 году, бог, вы быуже были солдатами и ходили вместо кинжалов со штыками, а жены ваши ходилибы без шаровар и были бы поруганы. Судите по прошедшему о будущем. Лучшеумереть во вражде с русскими, чем жить с неверными. Потерпите, а я с Кораноми шашкою приду к вам и поведу ва1 против русских. Теперь же строго повелеваюне иметь не только намерения, ко и помышления покоряться русским".

Шамиль одобрил это провозглашение и, подписав его, решил разослать его.

После этих дел было обсуждаемо и дело Хаджи-Мурата. Дело это было оченьважное для Шамиля. Хотя он и не хотел признаться в этом, он знал, что, будьс ним Хаджи-Мурат с своей ловкостью, смелостью и храбростью, не случилось бытого, что случилось теперь в Чечне. Помириться с Хаджи-Муратом и опятьпользоваться его услугами было хорошо; если же этого нельзя было, все-такинельзя было допустить того, чтобы он помогал русским. И потому во всякомслучае надо было вызвать его и, вызвав, убить его. Средство к этому было илито, чтобы подослать в Тифлис такого человека, который бы убил его там, иливызвать его сюда и здесь покончить с ним. Средство для этого было одно - егосемья, и главное - его сын, к которому, Шамиль знал, что Хаджи-Мурат имелстрастную любовь. И потому надо было действовать через сына.

Когда советники переговорили об этом, Шамиль закрыл глаза и умолк.

Советники знали, что это значило то, что он слушает теперь говорящийему голос пророка, указывающий то, что должно быть сделано. Послепятиминутного торжественного молчания Шамиль открыл глаза, еще болееприщурил их и сказал:

- Приведите ко мне сына Хаджи-Мурата.

- Он здесь, - сказал Джемал-Эдин.

И действительно, Юсуф, сын Хаджи-Мурата, худой, бледный, оборванный ивонючий, но все еще красивый и своим телом и лицом, с такими же жгучими, каку бабки Патимат, черными глазами, уже стоял у ворот внешнего двора, ожидаяпризыва.

Юсуф не разделял чувств отца к Шамилю. Он не знал всего прошедшего, илизнал, но, не пережив его, не понимал, зачем отец его так упорно враждует сШамилем. Ему, желающему только одного: продолжения той легкой, разгульнойжизни, какую он, как сын наиба, вел в Хунзахе, казалось совершенно ненужнымвраждовать с Шамилем. В отпор и противоречие отцу, он особенно восхищалсяШамилем и питал к нему распространенное в горах восторженное поклонение. Онтеперь с особенным чувством трепетного благоговения к имаму вошел в кунацкуюи, остановившись у двери, встретился с упорным сощуренным взглядом Шамиля

Он постоял несколько времени, потом подошел к Шамилю и поцеловал егобольшую, с длинными пальцами белую руку.

- Ты сын Хаджи-Мурата?

- Я, имам.

- Ты знаешь, что он сделал?

- Знаю, имам, и жалею об этом.

- Умеешь писать?

- Я готовился быть муллой.

- Так напиши отцу, что, если он выйдет назад ко мне теперь, до байрама,я прощу его и все будет по-старому. Если же нет и он останется у русских,то, - Шамиль грозно нахмурился, - я отдам твою бабку, твою мать по аулам, атебе отрублю голову.

Ни один мускул не дрогнул на лице Юсуфа, он наклонил голову в знактого, что понял слова Шамиля.

- Напиши так и отдай моему посланному.

Шамиль замолчал и долго смотрел на Юсуфа.

- Напиши, что я пожалел тебя и не убью, а выколю глаза, как я делаювсем изменникам. Иди.

Юсуф казался спокойным в присутствии Шамиля, но когда его вывели изкунацкой, он бросился на того, кто вел его, и, выхватив у него из ноженкинжал, хотел им зарезаться, но его схватили за руки, связали их и отвелиопять в яму.

В этот вечер, когда кончилась вечерняя молитва и смеркалось, Шамильнадел белую шубу и вышел за забор в ту часть двора, где помещались его жены,и направился к комнате Аминет. Но Аминет не было там. Она была у старшихжен. Тогда Шамиль, стараясь быть незаметным, стал за дверь комнаты,дожидаясь ее. Но Аминет была сердита на Шамиля за то, что он подарил