Школьная библиотека

переводчика и, несмотря на свою кривую ногу, только что дотронулся достремени, как быстро и легко перенес свое тело на высокое седло и, оправившашку, ощупав привычным движением пистолет, с тем особенным гордым,воинственным видом, с которым сидит горец на лошади, поехал прочь от домаИвана Матвеевича. Ханефи и Элдар также сели на лошадей и, дружелюбнопростившись с хозяевами и офицерами, поехали рысью за своим мюр-шидом.

Как всегда, начались толки об уехавшем.

- Молодчина!

- Ведь как волк бросился на Арслан-Хана, совсем лицо другое стало.

- А надует он. Плут большой должен быть, - сказал Петроковский.

- Дай бог, чтобы побольше русских таких плутов было, - вдруг с досадойвмешалась Марья Дмитриевна. - Неделю у нас прожил; кроме хорошего, ничего отнего не видали, - сказала она. - Обходительный, умный, справедливый.

- Почем вы это все узнали?.

- Стало быть, узнала.

- Втюрилась, а? - сказал вошедший Иван Матвеевич. - Уж это как есть.

- Ну и втюрилась. А вам что? Только зачем осуждать, когда человекхороший. Он татарин, а хороший.

- Правда, Марья Дмитриевна, - сказал Бутлер. - Молодец, чтозаступились

¶XXI§

Жизнь обитателей передовых крепостей на чеченской линии шла по-старому

Были с тех пор две тревоги, на которые выбегали роты и скакали казаки имилиционеры, но оба раза горцев не могли остановить. Они уходили и один разв Воздвиженской угнали восемь лошадей казачьих с водопоя и убили казака

Набегов со времени последнего, когда был разорен аул, не было. Толькоожидалась большая экспедиция в Большую Чечню вследствие назначения новогоначальника левого фланга, князя Барятинского.

Князь Барятинский, друг наследника, бывший командир Кабардинскогополка, теперь, как начальник всего левого фланга, тотчас по приезде своем вГрозную собрал отряд, с тем чтобы продолжать исполнять те предначертаниягосударя, о которых Чернышев писал Воронцову. Собранный в Воздвиженскойотряд вышел из нее на позицию по направлению к Куринскому. Войска стояли тами рубили лес.

Молодой Воронцов жил в великолепной суконной палатке, и жена его, МарьяВасильевна, приезжала в лагерь и часто оставалась ночевать. Ни от кого небыли секретом отношения Барятинского с Марьей Васильевной, и потомунепридворные офицеры и солдаты грубо ругали ее за то, что благодаря ееприсутствию в лагере их рассылали в ночные секреты. Обыкновенно горцыподвозили орудия и пускали ядра в лагерь. Ядра эти большею частью непопадали, и потому в обыкновенное время против этих выстрелов не принималосьникаких мер; но для того чтобы горцы не могли выдвигать орудия и пугатьМарью Васильевну, высылались секреты.

Ходить же каждую ночь в секреты для того, чтобы не напугать барыню,было оскорбительно и противно, и Марью Васильевну нехорошими словами честилисолдаты и не принятые в высшее общество офицеры.

В этот отряд, чтобы повидать там собравшихся своих однокашников поПажескому корпусу и однополчан, служивших в Куринском полку и адъютантами иординарцами при начальстве, приехал в отпуск и Бутлер из своего укрепления

С начала его приезда ему было очень весело. Он остановился в палаткеПолторацкого и нашел тут много радостно встретивших его знакомых. Он пошел ик Воронцову, которого он знал немного, потому что служил одно время в одномс ним полку. Воронцов принял его очень ласково и представил князюБарятинскому и пригласил его на прощальный обед, который он давал бывшему доБарятинского начальнику левого фланга, генералу Козловскому.

Обед был великолепный. Были привезены и поставлены рядом шесть палаток

Во всю длину их был накрыт стол, уставленный приборами и бутылками. Всенапоминало петербургское гвардейское житье. В два часа сели за стол. Вю5редине стола сидели: по одну сторону Козловский, по другую Барятинский

Справа от Козловского сидел муж, слева жена Воронцовы. Во всю длину с обеихсторон сидели офицеры Кабардинского и Куринского полков. Бутлер сидел рядомс Полторацким, оба весело болтали и пили с соседями-офицерами. Когда делодошло до жаркого и денщики стали разливать по бокалам шампанское,Полторацкий с искренним страхом и сожалением сказал Бут-леру:

- Осрамится наш "как".

- А что?

- Да ведь ему надо речь говорить. А что же он может?

- Да, брат, это не то, что под пулями завалы брать. А еще тут рядомдама да эти придворные господа. Право, жалко смотреть на него, - говорилимежду собою офицеры.

Но вот наступила торжественная минута. Барятинский встал и, поднявбокал, обратился к Козловскому с короткой речью. Когда Барятинский кончил,Козловский встал и довольно твердым голосом начал:

- По высочайшей его величества воле, я уезжаю от вас, расстаюсь с вами,господа офицеры, - сказал он. - Но считайте меня всегда, как, с вами... Вам,господа, знакома, как, истина - один в поле не воин. Поэтому все, чем я наслужбе моей, как, награжден, все, как, чем осыпан, великими щедротамигосударя императора, как, всем положением моим и, как, добрым именем - всем,всем решительно, как... - здесь голос его задрожал, - я, как, обязан однимвам и одним вам, дорогие друзья мои! - И морщинистое лицо сморщилось ещебольше. Он всхлипнул, и слезы выступили ему на глаза. - От всего сердцаприношу вам, как, мою искреннюю задушевную признательность...

Козловский не мог говорить дальше и, встав, стал обнимать офицеров,которые подходили к нему. Все были растроганы. Княгиня закрыла лицо платком

Князь Семен Михайлович, скривя рот, моргал глазами. Многие из офицеров тожепрослезились. Бутлер, который очень мало знал Козловского, тоже не могудержать слез. Все это ему чрезвычайно нравилось. Потом начались тосты заБарятинского, за Воронцова, за офицеров, за солдат, и гости вышли от обедаопьяненные и выпитым вином, и военным восторгом, к которому они и так былиособенно склонны.

Погода была чудная, солнечная, тихая, с бодрящим свежим воздухом. Совсех сторон трещали костры, слышались песни. Казалось, все праздноваличто-то. Бутлер в самом счастливом, умиленном расположении духа пошел кПолторацкому. К Полторацкому собрались офицеры, раскинули карточный стол, иадъютант заложил банк в сто рублей. Раза два Бутлер выходил из палатки,держа в руке, в кармане панталон, свой кошелек, но, наконец, не выдержал и,несмотря на данное себе и братьям слово не играть, стал понтировать.

И не прошло часу, как Бутлер, весь красный, в поту, испачканный мелом,сидел, облокотившись обеими руками на стол, и писал под смятыми на углы итранспорты картами цифры своих ставок. Он проиграл так много, что уж боялсясчесть то, что было за ним записано. Он, не считая, знал, что, отдав всежалованье, которое он мог взять вперед, и цену своей лошади, он все-таки немог заплатить всего, что было за ним записано незнакомым адъютантом. Он быиграл и еще, но адъютант с строгим лицом положил своими белыми чистымируками карты и стал считать меловую колонну записей Бутлера. Бутлерсконфуженно просил извинить его за то, что не может заплатить сейчас всеготого, что проиграл, и сказал, что он пришлет из дому, и когда он сказал это,он заметил, что всем стало жаль его и что все, даже Полторацкий, избегалиего взгляда. Это был последний его вечер. Стоило ему не играть, а пойти кВоронцову, куда его звали, "и все бы было хорошо", - думал он. А теперь былоне только не хорошо, но было ужасно.

Простившись с товарищами и знакомыми, он уехал домой и, приехав, тотчасже лег спать и спал восемнадцать часов сряду, как спят обыкновенно послепроигрыша. Марья Дмитриевна по тому, что он попросил у нее полтинник, чтобыдать на чай провожавшему его казаку, и по его грустному виду и короткимответам поняла, что он проигрался, и напала на Ивана Матвеевича, зачем онотпускал его.

На другой день Бутлер проснулся в двенадцатом часу и, вспомнив своеположение, хотел бы опять нырнуть в забвение, из которого только что вышел,но нельзя было. Надо было принять меры, чтобы выплатить четыреста семьдесятрублей, которые он остался должен незнакомому человеку. Одна из этих мерсостояла в том, что он написал письмо брату, каясь в своем грехе и умоляяего выслать ему в последний раз пятьсот рублей в счет той мельницы, котораяоставалась еще у них в общем владении. Потом он написал своей скупойродственнице, прося ее дать ему на каких она хочет процентах те же пятьсотрублей. Потом он пошел к Ивану Матвеевичу и, зная, что у него или, скорее, уМарьи Дмитриевны есть деньги, просил его дать ему взаймы пятьсот рублей.

- Я бы дал, - сказал Иван Матвеевич, - сейчас отдал бы, да Машка недаст. Они, эти бабы, очень уж прижимисты, черт их знает. А надо, надовыкрутиться, черт его возьми. У того черта, у маркитанта, нет ли? Но умаркитанта нечего было и пробовать занимать. Так что спасение Бутлера моглоприйти только от брата или от скупой родственницы

¶XXII§

Не достигнув своей цели в Чечне, Хаджи-Мурат вернулся в Тифлис и каждыйдень ходил к Воронцову и, когда его принимали, умолял его собрать горскихпленных и выменять на них его семью. Он опять говорил, что без этого онсвязан и не может, как он хотел бы, служить русским и уничтожить Шамиля

Воронцов неопределенно обещал сделать, что может, но откладывал, говоря, чтоон решит дело, когда приедет в Тифлис генерал Аргутинский и он переговорит сним. Тогда Хаджи-Мурат стал просить Воронцова разрешить ему съездить навремя и пожить в Нухе, небольшом городке Закавказья, где он полагал, что емуудобнее будет вести переговоры с Шамилем и с преданными ему людьми о своей