Школьная библиотека

Филиппа. - Маменька могла жить у покойницы вашей маменьки,которая была ее другом; а с графиней, которая, говорят, такаясердитая, еще, бог знает, сойдутся ли они? Кроме того,все-таки когда-нибудь да мы разойдемся: вы богаты - у вас естьПетровское, а мы бедные - у маменьки ничего нет.

Вы богаты - мы бедны: эти слова и понятия, связанные сними, показались мне необыкновенно странны. Бедными, по моимтогдашним понятиям, могли быть только нищие и мужики, и этопонятие бедности я никак не мог соединить в своем воображениис грациозной, хорошенькой Катей. Мне казалось, что Мими иКатенька ежели всегда жили, то всегда и будут жить с нами иделить все поровну. Иначе и быть не могло. Теперь же тысячиновых, неясных мыслей, касательно одинокого положения их,зароились в моей голове, и мне стало так совестно, что мыбогаты, а они бедны, что я покраснел и не мог решитьсявзглянуть на Катеньку.

"Что ж такое, что мы богаты, а они бедны? - думал я, - икаким образом из этого вытекает необходимость разлуки? Отчегож нам не разделить поровну того, что имеем?" Но я понимал, чтос Катенькой не годится говорить об этом, и какой-топрактический инстинкт, в противность этим логическимразмышлениям, уже говорил мне, что она права и что неуместнобы было объяснять ей свою мысль.

- Неужели точно ты уедешь от нас? - сказал я, - как же этомы будем жить врозь?

- Что же делать, мне самой больно; только ежели этослучится, я знаю, что я сделаю...

- В актрисы пойдешь... вот глупости! - подхватил я, зная,что быть актрисой было всегда любимой мечтой ее.

- Нет, это я говорила, когда была маленькой...

- Так что же ты сделаешь?

- Пойду в монастырь и буду там жить, буду ходить вчерненьком платьице, в бархатной шапочке.

Катенька заплакала.

Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни, вдругзамечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется, какбудто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдругповернулись к вам другой, неизвестной еще стороной? Такогорода моральная перемена произошла во мне в первый раз во времянашего путешествия, с которого я и считаю начало моегоотрочества.

Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что немы одни, то есть наше семейство, живем на свете, что не всеинтересы вертятся около нас, а что существует другая жизньлюдей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся о нас идаже не имеющих понятия о нашем существовании. Без сомнения, яи прежде знал все это; но знал не так, как я это узнал теперь,не сознавал, не чувствовал.

Мысль переходит в убеждение только одним известным путем,часто совершенно неожиданным и особенным от путей, которые,чтобы приобрести то же убеждение, проходят другие умы

Разговор с Катенькой, сильно тронувший меня и заставившийзадуматься над ее будущим положением, был для меня этим путем

Когда я глядел на деревни и города, которые мы проезжали, вкоторых в каждом доме жило по крайней мере такое же семейство,как наше, на женщин, детей, которые с минутным любопытствомсмотрели на экипаж и навсегда исчезали из глаз, на лавочников,мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привыквидеть это в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом,мне в первый раз пришел в голову вопрос: что же их можетзанимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этоговопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитываютсвоих детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают? ит. д

Глава IV. В МОСКВЕ

С приездом в Москву перемена моего взгляда на предметы,лица и свое отношение к ним стала еще ощутительнее.

При первом свидании с бабушкой, когда я увидал ее худоеморщинистое лицо и потухшие глаза, чувство подобострастногоуважения и страха, которые я к ней испытывал, заменилисьсострад0нием; а когда она, припав лицом к голове Любочки,зарыдала так, как будто перед ее глазами был труп ее любимойдочери, даже чувством любви заменилось во мне сострадание. Мнебыло неловко видеть ее печаль при свидании с нами; я сознавал,что мы сами по себе ничто в ее глазах, что мы ей дороги толькокак воспоминание, я чувствовал, что в каждом поцелуе, которымиона покрывала мои щеки, выражалась одна мысль: ее нет, онаумерла, я не увижу ее больше!

Папа, который в Москве почти совсем не занимался нами и свечно озабоченным лицом только к обеду приходил к нам, вчерном сюртуке или фраке, - вместе с своими большимивыпущенными воротничками рубашки, халатом, старостами,приказчиками, прогулками на гумно и охотой, много потерял вмоих глазах. Карл Иваныч, которого бабушка называла дядькой икоторый вдруг, бог знает зачем, вздумал заменить своюпочтенную, знакомую мне лысину рыжим париком с нитянымпробором почти посередине головы, показался мне так странен исмешон, что я удивлялся, как мог я прежде не замечать этого.

Между девочками и нами тоже появилась какая-то невидимаяпреграда; у них и у нас были уже свои секреты; как будто онигордились перед нами своими юбками, которые становилисьдлиннее, а мы своими панталонами со штрипками. Мими же впервое воскресенье вышла к обеду в таком пышном платье и стакими лентами на голове, что уж сейчас видно было, что мы нев деревне и теперь все пойдет иначе

Глава V. СТАРШИЙ БРАТ

Я был только годом и несколькими месяцами моложе Володи; мыросли, учились и играли всегда вместе. Между нами не делалиразличия старшего и младшего; но именно около того времени, окотором я говорю, я начал понимать, что Володя не товарищ мнепо годам, наклонностям и способностям. Мне даже казалось, чтоВолодя сам сознает свое первенство и гордится им. Такоеубеждение, может быть и ложное, внушало мне самолюбие,страдавшее при каждом столкновении с ним. Он во всем стоялвыше меня: в забавах, в учении, в ссорах, в умении держатьсебя, и все это отдаляло меня от него и заставляло испытыватьнепонятные для меня моральные страдания. Ежели бы когда Володев первый раз сделали голландские рубашки со складками, ясказал прямо, что мне весьма досадно не иметь таких, я уверен,что мне стало бы легче и не казалось бы всякий раз, когда оноправлял воротнички, что он делает это для того только, чтобыоскорбить меня.

Меня мучило больше всего то, что Володя, как мне иногдаказалось, понимал меня, но старался скрывать это.

Кто не замечал тех таинственных бессловесных отношений,проявляющихся в незаметной улыбке, движении или взгляде междулюдьми, живущими постоянно вместе: братьями, друзьями, мужем иженой, господином и слугой, в особенности когда люди эти не вовсем откровенны между собой. Сколько недосказанных желаний,мыслей и страха - быть понятым - выражается в одном случайномвзгляде, когда робко и нерешительно встречаются ваши глаза!

Но может быть, меня обманывала в этом отношении мояизлишняя восприимчивость и склонность к анализу; может быть,Володя совсем и не чувствовал того же, что я. Он был пылок,откровенен и непостоянен в своих увлечениях. Увлекаясь самымиразнородными предметами, он предавался им всей душой.

То вдруг на него находила страсть к картинкам: он сампринимался рисовать, покупал на все свои деньги, выпрашивал урисовального учителя, у папа, у бабушки; то страсть к вещам,которыми он украшал свой столик, собирая их по всему дому; тострасть к романам, которые он доставал потихоньку и читал поцелым дням и ночам... Я невольно увлекался его страстями; нобыл слишком горд, чтобы идти по его следам, и слишком молод инесамостоятелен, чтобы избрать новую дорогу. Но ничему я незавидовал столько, как счастливому благородно-откровенномухарактеру Володи, особенно резко выражавшемуся в ссорах,случавшихся между нами. Я чувствовал, что он поступает хорошо,но не мог подражать ему.

Однажды, во время сильнейшего пыла его страсти к вещам, яподошел к его столу и разбил нечаянно пустой разноцветныйфлакончик.

- Кто тебя просил трогать мои вещи? - сказал во шедший вкомнату Володя, заметив расстройство, произведенное мною всимметрии разнообразных украшений его столика. - А гдефлакончик? непременно ты.

- Нечаянно уронил; он и разбился, что ж за беда?