Школьная библиотека

- Сделай милость, никогда не смей прикасаться к моим вещам,- сказал он, составляя куски разбитого флакончика и ссокрушением глядя на них.

- Пожалуйста, не командуй, - отвечал я. - Разбил такразбил; что ж тут говорить!

И я улыбнулся, хотя мне совсем не хотелось улыбаться.

- Да, тебе ничего, а мне чего, - продолжал Володя, делаяжест подергивания плечом, который он наследовал от папа, разбил, да еще и смеется, этакой несносный мальчишка!

- Я мальчишка; а ты большой да глупый.

- Не намерен с тобой браниться, - сказал Володя, слегкаотталкивая меня, - убирайся.

- Не толкайся!

- Убирайся!

- Я тебе говорю, не толкайся!

Володя взял меня за руку и хотел оттащить от стола; но яуже был раздражен до последней степени: схватил стол за ножкуи опрокинул его. "Так вот же тебе!" - и все фарфоровые ихрустальные украшения с дребезгом полетели на пол.

- Отвратительный мальчишка!.. - закричал Володя, стараясьподдержать падающие вещи.

"Ну, теперь все кончено между нами, - думал я, выходя изкомнаты, - мы навек поссорились".

До вечера мы не говорили друг с другом; я чувствовал себявиноватым, боялся взглянуть на него и целый день не мог ничемзаняться; Володя, напротив, учился хорошо и, как всегда, послеобеда разговаривал и смеялся с девочками.

Как только учитель кончал класс, я выходил из комнаты: мнестрашно, неловко и совестно было оставаться одному с братом

После вечернего класса истории я взял тетради и направился кдвери. Проходя мимо Володи, несмотря на то, что мне хотелосьподойти и помириться с ним, я надулся и старался сделатьсердитое лицо. Володя в это самое время поднял голову и с чутьзаметной, добродушно-насмешливой улыбкой смело посмотрел наменя. Глаза наши встретились, и я понял, что он понимает меняи то, что я понимаю, что он понимает меня; но какое-тонепреодолимое чувство заставило меня отвернуться.

- Николенька! - сказал он мне самым простым, нисколько непатетическим голосом, - полно сердиться. Извини меня, ежели ятебя обидел.

И он подал мне руку.

Как будто, поднимаясь все выше и выше, что-то вдруг сталодавить меня в груди и захватывать дыхание; но это продолжалосьтолько одну секунду: на глазах показались слезы, и мне сталолегче.

- Прости... ме...ня, Вол...дя! - сказал я, пожимая егоруку.

Володя смотрел на меня, однако, так, как будто никак непонимал, отчего у меня слезы на глазах..

Глава VI. МАША

Но ни одна из перемен, происшедших в моем взгляде на вещи,не была так поразительна для самого меня, как та, вследствиекоторой в одной из наших горничных я перестал видеть слугуженского пола, а стал видеть женщину, от которой моглизависеть, в некоторой степени, мое спокойствие и счастие.

С тех пор как помню себя, помню я и Машу в нашем доме, иникогда, до случая, переменившего совершенно мой взгляд на нееи про который я расскажу сейчас, - я не обращал на нее нималейшего внимания. Маше было лет двадцать пять, когда мнебыло четырнадцать; она была очень хороша; но я боюсь описыватьее, боюсь, чтобы воображение снова не представило мнеобворожительный и обманчивый образ, составившийся в нем вовремя моей страсти. Чтобы не ошибиться, скажу только, что онабыла необыкновенно бела, роскошнаF0азвита и была женщина; амне было четырнадцать лет.

В одну из тех минут, когда, с уроком в руке, занимаешьсяпрогулкой по комнате, стараясь ступать только по одним щелямполовиц, или пением какого-нибудь несообразного мотива, илиразмазыванием чернил по краю стола, или повторением без всякоймысли какого-нибудь изречения - одним словом, в одну из техминут, когда ум отказывается от работы и воображение, взявверх, ищет впечатлений, я вышел из классной и без всякой целиспустился к площадке

Кто-то в башмаках шел вверх по другому повороту лестницы

Разумеется, мне захотелось знать, кто это, но вдруг шум шаговзамолк, и я услышал голос Маши: "Ну вас, что вы балуетесь, акак Мария Ивановна придет - разве хорошо будет?"

"Не придет", - шепотом сказал голос Володи, и вслед за этимчто-то зашевелилось, как-будто Володя хотел удержать ее.

"Ну, куда руки суете? Бесстыдник!" - и Маша, с сдернутойнабок косынкой, из-под которой виднелась белая, полная шея,пробежала мимо меня.

Не могу выразить, до какой степени меня изумило этооткрытие, однако чувство изумления скоро уступило местосочувствию поступку Володи: меня уже не удивлял самый егопоступок, но то, каким образом он постиг, что приятно такпоступать. И мне невольно захотелось подражать ему.

Я по целым часам проводил иногда на площадке, без всякоймысли, с напряженным вниманием прислушиваясь к малейшимдвижениям, происходившим на верху; но никогда не мог принудитьсебя подражать Володе, несмотря на то, что мне этого хотелосьбольше всего на свете. Иногда, притаившись за дверью, я стяжелым чувством зависти и ревности слушал возню, котораяподнималась в девичьей, и мне приходило в голову: каково быбыло мое положение, ежели бы я пришел на верх и, так же какВолодя, захотел бы поцеловать Машу? что бы я сказал с своимшироким носом и торчавшими вихрами, когда бы она спросила уменя, чего мне нужно? Иногда я слышал, как Маша говорилаВолоде: "Вот наказанье! что же вы, в самом деле, пристали комне, идите отсюда, шалун этакой... отчего Николай Петровичникогда не ходит сюда и не дурачится..." Она не знала, чтоНиколай Петрович сидит в эту минуту под лестницею и все насвете готов отдать, чтобы только быть на месте шалуна Володи.

Я был стыдлив от природы, но стыдливость моя ещеувеличивалась убеждением в моей уродливости. А я убежден, чтоничто не имеет такого разительного влияния на направлениечеловека, как наружность его, и не столько самая наружность,сколько убеждение в привлекательности или непривлекательностиее.

Я был слишком самолюбив, чтобы привыкнуть к своемуположению, утешался, как лисица, уверяя себя, что виноград ещезелен, то есть старался презирать все удовольствия,доставляемые приятной наружностью, которыми на моих глазахпользовался Володя и которым я от души завидовал, и напрягалвсе силы своего ума и воображения, чтобы находить наслажденияв гордом одиночестве

Глава VII. ДРОБЬ

- Боже мой, порох!.. - воскликнула Мими задыхающимся отволнения голосом. - Что вы делаете? Вы хотите сжечь дом,погубить всех нас...

И с неописанным выражением твердости духа Ми-ми приказалавсем посторониться, большими, решительными шагами подошла крассыпанной дроби и, презирая опасность, могущую произойти отнеожиданного взрыва, начала топтать ее ногами. Когда, по еемнению, опасность уже миновалась, она позвала Михея иприказала ему выбросить весь этот порох куда-нибудь подальшеили, всего лучше, в воду и, гордо встряхивая чепцом,направилась к гостиной. "Очень хорошо за ними смотрят, нечегосказать", - проворчала она.

Когда папа пришел из флигеля и мы вместе с ним пошли кбабушке, в комнате ее уже сидела Мими около окна и с каким-тотаинственно-официальным выражением грозно смотрела мимо двери

В руке ее находилось что-то завернутое в несколько бумажек. Ядогадался, что это была дробь и что бабушке уже все известно.

Кроме Мими, в комнате бабушки находились еще горничнаяГаша, которая, как заметно было по ее гневному,раскрасневшемуся лицу, была сильно расстроена, и докторБлюменталь, маленький, рябоватый человечек, который тщетностарался успокоить Гашу, делая ей глазами и головойтаинственные миротворные знаки.

Сама бабушка сидела несколько боком и раскладывала пасьянсПутешественник, что всегда означало весьма неблагоприятноерасположение духа.

- Как себя чувствуете нынче, maman? хорошо ли почивали? сказал папа, почтительно целуя ее руку.

- Прекрасно, мой милый; вы, кажется, знаете, что я всегда