Школьная библиотека

совершенно здорова, - отвечала бабушка таким тоном, как будтовопрос папа был самый неуместный и оскорбительный вопрос. Что ж, хотите вы мне дать чистый платок? - продолжала она,обращаясь к Гаше.

- Я вам подала, - отвечала Гаша, указывая на белый, какснег, батистовый платок, лежавший на ручке кресел.

- Возьмите эту грязную ветошку и дайте мне чистый, моямилая.

Гаша подошла к шифоньерке, выдвинула ящик и так сильнохлопнула им, что стекла задрожали в комнате. Бабушка грознооглянулась на всех нас и продолжала пристально следить завсеми движениями горничной. Когда она подала ей, как мнепоказалось, тот же самый платок, бабушка сказала:

- Когда же вы мне натрете табак, моя милая?

- Время будет, так натру.

- Что вы говорите?

- Натру нынче.

- Ежели вы не хотите мне служить, моя милая, вы бы так исказали: я бы давно вас отпустила.

- И отпустите, не заплачут, - проворчала вполголосагорничная.

В это время доктор начал было мигать ей; но она так гневнои решительно посмотрела на него, что он тотчас же потупился изанялся ключиком своих часов.

- Видите, мой милый, - сказала бабушка, обращаясь к папа,когда Гаша, продолжая ворчать, вышла из комнаты, - как со мнойговорят в моем доме?

- Позвольте, maman, я сам натру вам табак, - сказал папа,приведенный, по-видимому, в большое затруднение этимнеожиданным обращением.

- Нет уж, благодарю вас: она ведь оттого так и груба, чтознает, никто, кроме нее, не умеет стереть табак, как я люблю

Вы знаете, мой милый, - продолжала бабушка после минутногомолчания, - что ваши дети нынче чуть было дом не сожгли?

Папа с почтительным любопытством смотрел на бабушку.

- Да, они вот чем играют. Покажите им, - сказала она,обращаясь к Мими.

Папа взял в руки дробь и не мог не улыбнуться.

- Да это дробь, maman, - сказал он, - это совсем не опасно.

- Очень вам благодарна, мой милый, что вы меня учите,только уж я стара слишком...

- Нервы, нервы! - прошептал доктор.

И папа тотчас обратился к нам:

- Где вы это взяли? и как смеете шалить такими вещами?

- Нечего их спрашивать, а надо спросить их дядьку. сказала бабушка, особенно презрительно выговаривая слово"дядька", - что он смотрит?

- Вольдемар сказал, что сам Карл Иваныч дал ему этот порох

- подхватила Мими.

- Ну вот видите, какой он хороший, - продолжала бабушка, и где он, этот дядька, как бишь его? пошлите его сюда.

- Я его отпустил в гости, - сказал папа.

- Это не резон; он всегда должен быть здесь. Дети не мои, аваши, и я не имею права советовать вам, потому что вы умнееменя, - продолжала бабушка, - но кажется, пора бы для нихнанять гувернера, а не дядьку, немецкого мужика. Да, глупогомужика, который их ничему научить не может, кроме дурнымманерам и тирольским песням. Очень нужно, я вас спрашиваю,детям уметь петь тирольские песни. Впрочем, теперь некому обэтом подумать, и вы можете делать, как хотите.

Слово "теперь" значило: когда у них нет матери, и вызвалогрустные воспоминания в сердце бабушки, - она опустила глазана табакерку с портретом и задумалась.

- Я давно уже думал об этом, - поспешил сказать папа, - ихотел посоветоваться с вами, maman: не пригласить ли намSt.-Jerome'a, который теперь по билетамE4ает им уроки?

- И прекрасно сделаешь, мой друг, - сказала бабушка уже нетем недовольным голосом, которым говорила прежде, - St.-Jeromeпо крайней мере gouverneur*), который поймет, как нужно вестиdes enfants de bonne maison**), а не простой menin дядька,который годен только на то, чтобы водить их гулять.

----------------

*) гувернер (фр).

**) детей из хорошей семьи (фр.)

- Я завтра же поговорю с ним, - сказал папа. Идействительно, через два дня после этого разговора Карл Иванычуступил свое место молодому щеголю французу

Глава VIII. ИСТОРИЯ КАРЛА ИВАНЫЧА

Поздно вечером накануне того дня, в который Карл Иванычдолжен был навсегда уехать от нас, он стоял в своем ваточномхалате и красной шапочке подле кровати и, нагнувшись надчемоданом, тщательно укладывал в него свои вещи.

Обращение с нами Карла Иваныча в последнее время былокак-то особенно сухо: он как будто избегал всяких с намисношений. Вот и теперь, когда я вошел в комнату, он взглянулна меня исподлобья и снова принялся за дело. Я прилег на своюпостель, но Карл Иваныч, прежде строго запрещавший делать это,ничего не сказал мне, и мысль, что он больше не будет нибранить, ни останавливать нас, что ему нет теперь до насникакого дела, живо припомнила мне предстоящую разлуку. Мнестало грустно, что он разлюбил нас, и хотелось выразить емуэто чувство.

- Позвольте, я помогу вам, Карл Иваныч, - сказал я, подходяк нему.

Карл Иваныч взглянул на меня и снова отвернулся, но вбеглом взгляде, который он бросил на меня, я прочел неравнодушие, которым объяснял его холодность, но искреннюю,сосредоточенную печаль.

- Бог все видит и все знает, и на все его святая воля, сказал он, выпрямляясь во весь рост и тяжело вздыхая. - Да,Николенька, - продолжал он, заметив выражение непритворногоучастия, с которым я смотрел на него, - моя судьба бытьнесчастливым с самого моего детства и по гробовую доску. Мневсегда платили злом за добро, которое я делал людям, и моянаграда не здесь, а оттуда, - сказал он, указывая на небо. Когда б вы знали мою историю и все, что я перенес в этойжизни!.. Я был сапожник, я был солдат, я был дезертир, я былфабрикант, я был учитель, и теперь я нуль! и мне, как сынубожию, некуда преклонить свою голову, - заключил он и, закрывглаза, опустился в свое кресло.

Заметив, что Карл Иваныч находился в том чувствительномрасположении духа, в котором он, не обращая внимания наслушателей, высказывал для самого себя свои задушевные мысли,я, молча и не спуская глаз с его доброго лица, сел на кровать.

- Вы не дитя, вы можете понимать. Я вам скажу свою историюи все, что я перенес в этой жизни. Когда-нибудь вы вспомнитестарого друга, который вас очень любил, дети!..

Карл Иваныч облокотился рукою о столик, стоявший подленего, понюхал табаку и, закатив глаза к небу, тем особенным,мерным горловым голосом, которым он обыкновенно диктовал нам,начал так свое повествование:

- Я был нешаслив ишо во чрева моей матрри. Das Ungluckverfolgte mich schon im Scosse meiner Mutter! - повторил онеще с большим чувством.

Так как Карл Иваныч не один раз, в одинаковом порядке,одних и тех же выражениях и с постоянно неизменяемымиинтонациями, рассказывал мне впоследствии свою историю, янадеюсь передать ее почти слово в слово; разумеется, исключаянеправильности языка, о которой читатель может судить попервой фразе Была ли это действительно его история илипроизведение фантазии, родившееся во время его одинокой жизнив нашем доме, которому он и сам начал верить от частогоповторения, или он только украсил фантастическими фактамидействительные события своей жизни - не решил еще я до сихпор. С одной стороны, он с слишком живым чувством иметодическою последовательностью, составляющими главныепризнаки правдоподобности, рассказывал свою историю, чтобыможно было не верить ей; с другой стороны, слишком много былопоэтических красот в его истории; так что именно красоты этивызывали сомнения.

"В жилах моих течет благородная кровь графов фон Зомерблат!In meinen Adern fliest das edle Blut des Grafen vonSommerblat! Я родился шесть недель после сватьбы. Муж моейматери (я звал его папенька) был арендатор у графа Зомерблат

Он не мог позабыть стыда моей матери и не любил меня. У менябыл маленький брат Johann и две сестры; но я был чужой в своемсобственном семействе! Ich war ein Fremder in meiner eigenen