Книга "Отрочество". Страница 11
девчонкам, и мне чрезвычайно захотелось буянить и сделатькакую-нибудь такую молодецкую штуку, которая бы всех удивила
Случай не замедлил представиться.
St.-Jerome, поговорив о чем-то с Мими, вышел из комнаты;звуки его шагов послышались сначала на лестнице, а потом наднами, по направлению классной. Мне пришла мысль, что Мимисказала ему, где она видела меня во время класса, и что онпошел посмотреть журнал. Я не предполагал в это время уSt.-Jerome'a другой цели в жизни, как желания наказать меня. Ячитал где-то, что дети от двенадцати до четырнадцати лет, тоесть находящиеся в переходном возрасте отрочества, бываютособенно склонны к поджигательству и даже убийству. Вспоминаясвое отрочество и особенно то состояние духа, в котором янаходился в этот несчастный для меня день, я весьма яснопонимаю возможность самого ужасного преступления без цели, безжелания вредить, но гак - из любопытства, из бессознательнойпотребности деятельности. Бывают минуты, когда будущеепредставляется человеку в столь мрачном свете, что он боитсяостанавливать на нем свои умственные взоры, прекращает в себесовершенно деятельность ума и старается убедить себя, чтобудущего не будет и прошедшего не было. В такие минуты, когдамысль не обсуживает вперед каждого определения воли, аединственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, японимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный ктакому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкойлюбопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственнымдомом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежнолюбит. Под влиянием этого же временного отсутствия мысли рассеянности почти - крестьянский парень лет семнадцати,осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки,на которой лицом вниз спит его старик отец, вдругразмахивается топором и с тупым любопытством смотрит, каксочится под лавку кровь из разрубленной шеи, под влияниемэтого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человекнаходит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрываи думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбузаряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? илисмотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому всеобщество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что,ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: "А ну-ка,любезный, пойдем"?
Под влиянием такого же внутреннего волнения и отсутствияразмышления, когда St.-Jerome сошел вниз и сказал мне, что яне имею права здесь быть нынче за то, что так дурно вел себя иучился, чтобы я сейчас же шел на верх, я показал ему язык исказал, что не пойду отсюда.
В первую минуту St.-Jerome не мог слова произнести отудивления и злости.
- G'est bien *), - сказал он, догоняя меня, - я уженесколько раз обещал вам наказание, от которого вас хотелаизбавить ваша бабушка; но теперь я вижу, что, кроме розог, васничем не заставишь повиноваться, и нынче вы их вполнезаслужили.
----------
*) Хорошо (фр.)
Он сказал это так громко, что все слышали его слова. Кровьс необыкновенной силой прилила к моему сердцу; я почувствовал,как крепко оно билось, как краска сходила с моего лица и каксовершенно невольно затряслись мои губы. Я долж5н был бытьстрашен в эту минуту, потому что St.-Jerome, избегая моеговзгляда, быстро подошел ко мне и схватил за руку; но толькочто я почувствовал прикосновение его руки, мне сделалось такдурно, что я, не помня себя от злобы, вырвал руку и из всехмоих детских сил ударил его.
- Что с тобой делается? - сказал, подходя ко мне, Володя, сужасом и удивлением видевший мой поступок.
- Оставь меня! - закричал я на него сквозь слезы. - Никтовы не любите меня, не понимаете, как я несчастлив! Все выгадки, отвратительны, - прибавил я с каким-то исступлением,обращаясь ко всему обществу.
Но в это время St.-Jerome, с решительным и бледным лицом,снова подошел ко мне, и не успел я приготовиться к защите, какон уже сильным движением, как тисками, сжал мои обе руки ипотащил куда-то. Голова моя закружилась от волнения; помнютолько, что я отчаянно бился головой и коленками до тех пор,пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько разнатыкался на чьи-то ляжки, что в рот мне попадал чей-тосюртук, что вокруг себя со всех сторон я слышал присутствиечьих-то ног, запах пыли и violette*), которой душилсяSt.-Jerome.
----------
*) фиалки (фр.)
Через пять минут за мной затворилась дверь чулана.
- Василь! - сказал он отвратительным, торжествующимголосом, - принеси розог . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава XV. МЕЧТЫ
Неужели в то время я мог бы думать, что останусь жив послевсех несчастий, постигших меня, и что придет время, когда яспокойно буду вспоминать о них?..
Припоминая то, что я сделал, я не мог вообразить себе, чтосо мной будет; но смутно предчувствовал, что пропалбезвозвратно.
Сначала внизу и вокруг меня царствовала совершенная тишина,или по крайней мере мне так казалось от слишком сильноговнутреннего волнения, но мало-помалу я стал разбиратьразличные звуки. Василь пришел снизу и, бросив на окнокакую-то вещь, похожую на метлу, зевая, улегся на ларь. Внизупослышался громкий голос Августа Антоныча (должно быть, онговорил про меня), потом детские голоса, потом смех, беготня,а через несколько минут в доме все пришло в прежнее движение,как будто никто не знал и не думал о том, что я сижу в темномчулане.
Я не плакал, но что-то тяжелое, как камень, лежало у меняна сердце. Мысли и представления с усиленной быстротойпроходили в моем расстроенном воображении; но воспоминание онесчастии, постигшем меня, беспрестанно прерывало ихпричудливую цепь, и я снова входил в безвыходный лабиринтнеизвестности о предстоящей мне участи, отчаяния и страха.
То мне приходит в голову, что должна существоватькакая-нибудь неизвестная причина общей ко мне нелюбви и дажененависти. (В то время я был твердо убежден, что все, начинаяот бабушки и до Филиппа-кучера, ненавидят меня и находятнаслаждение в моих страданиях.) "Я должен быть не сын моейматери и моего отца, не брат Володи, а несчастный сирота,подкидыш, взятый из милости", - говорю я сам себе, и нелепаямысль эта не только доставляет мне какое-то грустное утешение,но даже кажется совершенно правдоподобною. Мне отрадно думать,что я несчастен не потому, что виноват, но потому, что таковамоя судьба с самого моего рождения и что участь моя похожа научасть несчастного Карла Иваныча.
"Но зачем дальше скрывать эту тайну, когда я сам уже успелпроникнуть ее? - говорю я сам себе, - завтра же пойду к папа искажу ему: "Папа! напрасно ты от меня скрываешь тайну моегорождения; я знаю ее". Он скажет: "Что ж делать, мой друг, раноили поздно ты узнал бы это, - ты не мой сын, но я усыновилтебя, и ежели ты будешь достоин моей любви, то я никогда неоставлю тебя"; и я скажу ему: "Папа, хотя я не имею праваназывать тебя этим именем, но я теперь произношу его впоследний раз, я всегда любил тебя и буду любить, никогда незабуду, что ты мой благодетель, но не могу больше оставаться втвоем доме. Здесь никто не любит меня, a St.-Jerome поклялся вмоей погибели. Он или я должны оставить твой дом, потому что яне отвечаю за себя, я до такой степени ненавижу этогочеловека, что готов на все. Я убью его", - так и сказать:"Папа! я убью его". Папа станет просить меня, но я махнурукой, скажу ему: "Нет, мой друг, мой благодетель, мы не можемжить вместе, а отпусти меня", - и я обниму его и скажу ему,почему-то по-французски: "Oh mon pere, oh mon bienfaiteur,donne moi pour la derniere fois ta benediction et gue lavolonte de dieu soit faite!" *). И я, сидя на сундуке в темномчулане, плачу навзрыд при этой мысли. Но вдруг я вспоминаюпостыдное наказание, ожидающее меня, действительностьпредставляется мне в настоящем свете, и мечты мгновенноразлетаются.
--------
*) О мой отец, о мой благодетель, дай мне в последний раз
