Школьная библиотека

меня рукою, почти не занимался мною, я не мог привыкнутьсмотреть на него равнодушно. Всякий раз, когда случайновстречались наши глаза, мне казалось, что во взгляде моемвыражается слишком явная неприязнь, и я спешил принятьвыражение равнодушия, но тогда мне казалось, что он понимаетмое притворство, я краснел и вовсе отворачивался.

Одним словом, мне невыразимо тяжело было иметь с ним какиебы то ни было отношения

Глава XVIII. ДЕВИЧЬЯ

Я чувствовал себя все более и более одиноким, и главнымимоими удовольствиями были уединенные размышления и наблюдения

О предмете моих размышлений расскажу в следующей главе;театром же моих наблюдений преимущественно была девичья, вкоторой происходил весьма для меня занимательный итрогательный роман. Героиней этого романа, само собойразумеется, была Маша. Она была влюблена в Василья, знавшегоее еще тогда, когда она жила на воле, и обещавшего еще тогдана ней жениться. Судьба, разлучившая их пять лет тому назад,снова соединила их в бабушкином доме, но положила преграду ихвзаимной любви в лице Николая (родного дяди Маши), нехотевшего и слышать о замужестве своей племянницы с Васильем,которого он называл человеком несообразным и необузданным.

Преграда эта сделала то, что прежде довольно хладнокровныйи небрежный в обращении Василий вдруг влюбился в Машу,влюбился так, как только способен на такое чувство дворовыйчеловек из портных, в розовой рубашке и с напомаженнымиволосами.

Несмотря на то, что проявления его любви были весьмастранны и несообразны (например, встречая Машу, он всегдастарался причинить ей боль, или щипал ее, или бил ладонью, илисжимал ее с такой силой, что она едва могла переводитьдыхание), но самая любовь его была искренна, что доказываетсяуже тем, что с той поры, как Николай решительно отказал ему вруке своей племянницы, Василий запил с горя, стал шляться покабакам, буянить - одним словом, вести себя так дурно, что нераз подвергался постыдному наказанию на съезжей. Но поступкиэти и их последствия, казалось, были заслугой в глазах Маши иувеличивали еще ее любовь к нему. Когда Василий содержался вчасти, Маша по целым дням, не осушая глаз, плакала, жаловаласьна свою горькую судьбу Гаше (принимавшей живое участие в делахнесчастных любовников) и, презирая брань и побои своего дяди,потихоньку бегала в полицию навещать и утешать своего друга.

Не гнушайтесь, читатель, обществом, в которое я ввожу вас

Ежели в душе вашей не ослабли струны любви и участия, то и вдевичьей найдутся звуки, на которые они отзовутся. Угодно ливам или не угодно будет следовать за мною, я отправляюсь наплощадку лестницы, с которой мне видно все, что происходит вдевичьей. Вот лежанка, на которой стоят утюг, картонная куклас разбитым носом, лоханка, рукомойник; вот окно, на котором вбеспорядке валяются кусочек черного воска, моток шелку,откушенный зеленый огурец и конфетная коробочка, вот и большойкрасный стол, на котором, на начатом шитье, лежит кирпич,обшитый ситцем, и за которым сидит она в моем любимом розовомхолстинковом платье и голубой косынке, особенно привлекающеймое внимание. Она шьет, изредка останавливаясь, чтобы почесатьиголкой голову или поправить св7ку, а я смотрю и думаю:"Отчего она не родилась барыней, с этими светлыми голубымиглазами, огромной русой косой и высокой грудью? Как бы ейпристало сидеть в гостиной, в чепчике с розовыми лентами и вмалиновом шелковом капоте, не в таком, какой у Мими, а какой явидел на Тверском бульваре. Она бы шила в пяльцах, а я бы взеркало смотрел на нее, и, что бы ни захотела, я все бы длянее делал; подавал бы ей салоп, кушанье сам бы подавал..."

И что за пьяное лицо и отвратительная фигура у этогоВасилья в узком сюртуке, надетом сверх грязной розовой рубашкинавыпуск! В каждом его телодвижении, в каждом изгибе егоспины, мне кажется, что я вижу несомненные признакиотвратительного наказания, постигнувшего его...

- Что, Вася? опять... - сказала Маша, втыкая иголку вподушку и не поднимая головы навстречу входившему Василью.

- А что ж? разве от него добро будет, - отвечал Василий, хоть бы решил одним чем-нибудь; а то пропадаю так ни за что, ивсе через него

- Чай будете пить? - сказала Надежа, другая горничная.

- Благодарю покорно. И ведь за что ненавидит, вор этот,дядя-то твой, за что? за то, что платье себе настоящее имею,за форц за мой, за походку мою. Одно слово. Эх-ма! - заключилВасилий, махнув рукой.

- Надо покорным быть, - сказала Маша, скусывая нитку, - авы так все...

- Мочи моей не стало, вот что!

В это время в комнате бабушки послышался стук дверью иворчливый голос Гаши, приближавшейся по лестнице.

- Поди тут угоди, когда сама не знает, чего хочет..

проклятая жисть, каторжная! Хоть бы одно что, прости, господи,мое согрешение, - бормотала она, размахивая руками.

- Мое почтение Агафье Михайловне, - сказал Василий,приподнимаясь ей навстречу.

- Ну вас тут! Не до твоего почтения, - отвечала она, грозноглядя на него, - и зачем ходишь сюда? разве место к девкаммужчине ходить...

- Хотел об вашем здоровье узнать - робко сказал Василий.

- Издохну скоро, вот какое мое здоровье, - еще с большимгневом, во весь рот прокричала Агафья Михайловна.

Василий засмеялся.

- Тут смеяться нечего, а коли говорю, что убирайся, такмарш! Вишь, поганец, тоже жениться хочет, подлец! Ну, марш,отправляйся!

И Агафья Михайловна, топая ногами, прошла в свою комнату,так сильно стукнув дверью, что стекла задрожали в окнах.

За перегородкой долго еще слышалось, как, продолжая бранитьвсе и всех и проклинать свое житье, она швыряла свои вещи идрала за уши свою любимую кошку; наконец дверь приотворилась,и в нее вылетела брошенная за хвост, жалобно мяукавшая кошка.

- Видно, в другой раз прийти чайку напиться, - сказалВасилий шепотом, - до приятного свидания.

- Ничего, - сказала, подмигивая, Надежа, - я вот пойдусамовар посмотрю.

- Да и сделаю ж я один конец, - продолжал Василий, ближеподсаживаясь к Маше, как только Надежа вышла из комнаты, либо пойду прямо к графине, скажу: "так и так", либо уж..

брошу все, бегу на край света, ей-богу.

- А я как останусь...

- Одну тебя жалею, а то бы уж даа...вно моя головушка наволе была, ей-богу, ей-богу.

- Что это ты, Вася, мне свои рубашки не принесешьпостирать, - сказала Маша после минутного молчания, - а то,вишь, какая черная, - прибавила она, взяв его за воротрубашки.

В это время внизу послышался колокольчик бабушки, и Гашавышла из своей комнаты.

- Ну чего, подлый человек, от нее добиваешься? - сказалаона; толкая в дверь Василья, который торопливо встал, увидавее. - Довел девку до евтого, да еще пристаешь, видно, веселотебе, оголтелый, на ее слезы смотреть. Вон пошел. Чтобы духутвоего не было. И чего хорошего в нем нашла? - продолжала она,обращаясь к Маше. - Мало тебя колотил нынче дядя за него? Нет,все свое: ни за кого не пойду, как за Василья Грускова. Дура!

- Да и не пойду ни за кого, не люблю никого, хоть убей менядо смерти за него, - проговорила Маша, вдруг разливаясьслезами.

Долго я смотрел на Машу, которая, лежа на сундуке, утираласлезы своей косынкой, и, всячески стараясь изменять свойвзгляд на Василья, я хотел найти ту точку зрения, с которой онмог казаться ей столь привлекательным. Но, несмотря на то, чтоя искренно сочувствовал ее печали, я никак не мог постигнуть,каким образом такое очаровательное создание, каким казаласьМаша в моих глазах, могло любить Василья.

"Когда я буду большой, - рассуждал я сам с собой,вернувшись к себе на верх, - Петровское достанется мне, иВасилий и Маша будут мои крепостные. Я буду сидеть в кабинетеи курить трубку. Маша с утюгом пройдет в кухню. Я скажу:"Позовите ко мне Машу". Она придет, и никого не будет вкомнате... Вдруг войдет Василий и, когда увидит Машу, скажет:"Пропала моя головушка!" - и Маша тоже заплачет; а я скажу:"Василий! я знаю, что ты любишь ее и она тебя любит, на воттебе тысячу рублей, женись на ней, и дай бог тебе счастья", а сам уйду в диванную". Между бесчисленным количеством мыслей