Школьная библиотека

Никогда ни в ком не встречал я такого фамильного сходства,как между сестрой и матушкой. Сходство это заключалось не влице, не в сложении, но в чем-то неуловимом: в руках, в манереходить, в особенности в голосе и в некоторых выражениях. КогдаЛюбочка сердилась и говорила: "целый век не пускают", этослово целый век, которое имела тоже привычку говорить maman,она выговаривала так, что, казалось, слышал ее, как-топротяжно: це-е-лый век; но необыкновеннее всего было этосходство в игре ее на фортепьяно и во всех приемах при этом:она так же оправляла

платье, так же поворачивала листы левой рукой сверху, также с досады кулаком била по клавишам, когда долго не удавалсятрудный пассаж, и говорила: "ах, бог мой", и та же неуловимаянежность и отчетливость игры, той прекрасной фильдовской игры,так хорошо названной jeu perle *), прелести которой не моглизаставить забыть все фокус-покусы новейших пьянистов.

---------

*) бисерной игрой (фр.)

Папа вошел в комнату скорыми маленькими шажками и подошел кЛюбочке, которая перестала играть, увидев его.

- Нет, играй, Люба, играй, - сказал он, усаживая ее, - тызнаешь, как я люблю тебя слушать...

Любочка продолжала играть, а папа долго, облокотившись наруку, сидел против нее; потом, быстро подернув плечом, онвстал и стал ходить по комнате. Подходя к роялю, он всякий разостанавливался и долго пристально смотрел на Любочку. Подвижениям и походке его я замечал, что он был в волнении

Пройдя несколько раз по зале, он, остановившись за стуломЛюбочки, поцеловал ее в черную голову и потом, быстроповоротившись, опять продолжал свою прогулку. Когда, окончивпьесу, Любочка подошла к нему с вопросом: "Хорошо ли?", онмолча взял ее за голову и стал целовать в лоб и глаза с такоюнежностию, какой я никогда не видывал от него.

- Ах, бог мой! ты плачешь! - вдруг сказала Любочка,выпуская из рук цепочку его часов и уставляя на его лицо своибольшие удивленные глаза. - Прости меня, голубчик папа, ясовсем забыла, что это мамашина пьеса.

- Нет, друг мой, играй почаще, - сказал он дрожащим отволнения голосом, - коли бы ты знала, как мне хорошо поплакатьс тобой...

Он еще раз поцеловал ее и, стараясь пересилить внутреннееволнение, подергивая плечом, вышел в дверь, ведущую черезкоридор в комнату Володи.

- Вольдемар! скоро ли ты? - крикнул он, останавливаясьпосреди коридора. В это самое время мимо него проходилагорничная Маша, которая, увидав барина, потупилась и хотелаобойти его. Он остановил ее.

- А ты все хорошеешь, - сказал он, наклонясь к ней.

Маша покраснела и еще более опустила голову.

- Позвольте, - прошептала она.

- Вольдемар, что ж, скоро ли? - повторил папа, подергиваясьи покашливая, когда Маша прошла мимо и он увидал меня...

Я люблю отца, но ум человека живет независимо от сердца ичасто вмещает в себя мысли, оскорбляющие чувство, непонятные ижестокие для него. И такие мысли, несмотря на то, что ястараюсь удалить их, приходят мне..

Глава XXIII. БАБУШКА

Бабушка со дня на день становится слабее; ее колокольчик,голос ворчливой Гаши и хлопанье дверями чаще слышатся в еекомнате, и она принимает нас уже не в кабинете, ввольтеровском кресле, а в спальне, в высокой постели сподушкамвC обшитыми кружевами. Здороваясь с нею, я замечаю наее руке бледно-желтоватую глянцевую опухоль, а в комнатетяжелый запах, который пять лет тому назад слышал в комнатематушки. Доктор три раза в день бывает у нее, и было уженесколько консультаций. Но характер, гордое и церемонноеобращение ее со всеми домашними, а в особенности с папа,нисколько не изменились; она точно так же растягивает слова,поднимает брови и говорит: "Мой милый".

Но вот несколько дней нас уже не пускают к ней, и раз утромSt.-Jerome, во время классов, предлагает мне ехать кататься сЛюбочкой и Катенькой Несмотря на то, что, садясь в сани, язамечаю, что перед бабушкиными окнами улица устлана соломой ичто какие-то люди в синих чуйках стоят около наших ворот, яникак не могу понять, для чего нас посылают кататься в такойнеурочный час. В этот день, во все время катанья, мы сЛюбочкой находимся почему-то в том особенно веселомрасположении духа, в котором каждый простой случай, каждоеслово, каждое движение заставляют смеяться.

Разносчик, схватившись за лоток, рысью перебегает черездорогу, и мы смеемся. Оборванный ванька галопом, помахиваяконцами вожжей, догоняет наши сани, и мы хохочем. У Филиппазацепился кнут за полоз саней; он, оборачиваясь, говорит:"Эх-ма", - и мы помираем со смеху. Мими с недовольным видомговорит, что только глупые смеются без причины, и Любочка, всякрасная от напряжения сдержанного смеха, исподлобья смотрит наменя. Глаза наши встречаются, и мы заливаемся такимгомерическим хохотом, что у нас на глазах слезы, и мы не всостоянии удержать порывов смеха, который душит нас. Толькочто мы немного успокоиваемся, я взглядываю на Любочку и говорюзаветное словечко, которое у нас в моде с некоторого времени икоторое уже всегда производит смех, и снова мы заливаемся.

Подъезжая назад к дому, я только открываю рот, чтоб сделатьЛюбочке одну прекрасную гримасу, как глаза мои поражает чернаякрышка гроба, прислоненная к половинке двери нашего подъезда,и рот мой остается в том же искривленном положении.

- Votre grand-mere est morte!*) - говорит St-Jerome сбледным лицом, выходя нам навстречу.

-----------

*) Ваша бабушка умерла! (фр.)

Все время, покуда тело бабушки стоит в доме, я испытываютяжелое чувство страха смерти, то есть мертвое тело живо инеприятно напоминает мне то, что и я должен умеретькогда-нибудь, чувство, которое почему-то привыкли смешивать спечалью. Я не жалею о бабушке, да едва ли кто-нибудь искренножалеет о ней. Несмотря на то, что дом полон траурныхпосетителей, никто не жалеет о ее смерти, исключая одноголица, которого неистовая горесть невыразимо поражает меня. Илицо это - горничная Гаша. Она уходит на чердак, запираетсятам, не переставая плачет, проклинает самое себя, рвет на себеволосы, не хочет слышать никаких советов и говорит, что смертьдля нее остается единственным утешением после потери любимойгоспожи.

Опять повторяю, что неправдоподобность в деле чувства естьвернейший признак истины.

Бабушки уже нет, но еще в нашем доме живут воспоминания иразличные толки о ней. Толки эти преимущественно относятся дозавещания, которое она сделала перед кончиной и которого никтоне знает, исключая ее душеприказчика, князя Ивана Иваныча

Между бабушкиными людьми я замечаю некоторое волнение, частослышу толки о том, кто кому достанется, и, признаюсь, невольнои с радостью думаю о том, что мы получаем наследство.

После шести недель Николай, всегдашняя газета новостейнашего дома, рассказывает мне, что бабушка оставила все имениеЛюбочке, поручив до ее замужества опеку не папа, а князю ИвануИванычу

Глава XXIV. Я

До поступления в университет мне остается уже тольконесколько месяцев. Я учусь хорошо. Не только без страха ожидаюучителей, но даже чувствую некоторое удовольствие в классе.

Мне весело - ясно и отчетливо сказать выученный урок. Яготовлюсь в математический факультет, и выбор этот, по правдесказать, сделан мной единственно потому, что слова: синусы,тангенсы, дифференциалы, интегралы и т. д. чрезвычайнонравятся мне.

Я гораздо ниже ростом Володи, широкоплеч и мясист,по-прежнему дурен и по-прежнему мучусь этим. Я стараюськазаться оригиналом. Одно утешает меня: это то, что про меняпапа сказал как-то, что у меня умная рожа, и я вполне верю вэто.

St.-Jerome доволен мною, хвалит меня, и я не только нененавижу его, но, когда он иногда говорит, что с моимиспособностями, с моим умом стыдно не сделать того-то итого-то, мне кажется даже, что я люблю его