Книга "Рудин". Страница 18

все наши лица, послушали бы речи наши! В глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьется, и говорим мы о боге, о правде, о будущностичеловечества, о поэзии - говорим мы иногда вздор, восхищаемся пустяками;но что за беда!.. Покорский сидит, поджав ноги, подпирает бледную щекурукой, а глаза его так и светятся. Рудин стоит посередине комнаты и говорит, говорит прекрасно, ни дать ни взять молодой Демосфен перед шумящим морем; взъерошенный поэт Субботин издает по временам и как бы во снеотрывистые восклицания; сорокалетний бурш, сын немецкого пастора, Шеллер, прослывший между нами за глубочайшего мыслителя по милости своеговечного, ничем не нарушимого молчания, как-то особенно торжественно безмолвствует; сам веселый Щитов, Аристофан наших сходок, утихает и толькоухмыляется; два-три новичка слушают с восторженным наслаждением... Аночь летит тихо и плавно, как на крыльях. Вот уж и утро сереет, и мырасходимся, тронутые, веселые, честные, трезвые (вина у нас и в поминетогда не было), с какой-то приятной усталостью на душе... Помнится,идешь по пустым улицам, весь умиленный, и даже на звезды как-то доверчиво глядишь, словно они и ближе стали и понятнее... Эх! славное было время тогда, и не хочу я верить, чтобы оно пропало даром! Да оно и не пропало, - не пропало даже для тех, которых жизнь опошлила потом... Сколькораз мне случалось встретить таких людей, прежних товарищей! Кажется,совсем зверем стал человек, а стоит только произнести при нем имя Покорского - и все остатки благородства в нем зашевелятся, точно ты вгрязной и темной комнате раскупорил забытую стклянку с духами..


Лежнев умолк; его бесцветное лицо раскраснелось

- Но отчего же, когда вы поссорились с Рудиным? - заговорила Александра Павловна, с изумлением глядя на Лежнева


- Я с ним не поссорился; я с ним расстался, когда узнал его окончательно за границей. А уже в Москве я бы мог рассориться с ним. Он сомной уже тогда сыграл недобрую штуку

- Что такое?

- А вот что. Я... как бы это сказать?.. к моей фигуре оно нейдет..

но я всегда был очень способен влюбиться

- Вы?

- Я. Это странно, не правда ли? А между тем оно так... Ну-с, вот я ивлюбился тогда в одну очень миленькую девочку... Да что вы на меня такглядите? Я бы мог сказать вам о себе вещь гораздо более удивительную

- Какую это вещь, позвольте узнать?

- А хоть бы вот какую вещь. Я, в то, московское-то время, хаживал поночам на свидание... с кем бы вы думали? с молодой липой на конце моегосада. Обниму ее тонкий и стройный ствол, и мне кажется, что я обнимаювсю природу, а сердце расширяется и млеет так, как будто действительновся природа в него вливается... Вот-с я был какой!.. Да что! Вы, может,думаете, я стихов не писал? Писал-с и даже целую драму сочинил, в подражание "Манфреду". В числе действующих лиц был призрак с кровью на груди,и не с своей кровью, заметьте, а с кровью человечества вообще... Да-с,да-с, не извольте удивляться... Но я начал рассказывать о моей любви. Япознакомился с одной девушкой..

- И перестали ходить на свидание с липой? - спросила Александра Павловна

- Перестал. Девушка эта была предобренькое и прехорошенькое существо,с веселыми, ясными глазками и звенящим голосом

- Вы хорошо описываете, - заметила с усмешкой Александра Павловна

- А вы очень строгий критик, - возразил Лежнев. - Ну-с, жила эта девушка со стариком-отцом... Впрочем, я в подробности вдаваться не стану

Скажу вам только, что эта девушка была точно предобренькая - вечно, бывало, нальет тебе три четверти стакана чаю, когда ты просишь только половину!.. На третий день после первой встречи с ней я уже пылал, а наседьмой день не выдержал и во всем сознался Рудину. Молодому человеку,влюбленному, невозможно не проболтаться; а я Рудину исповедовался вовсем. Я тогда находился весь под его влиянием, и это влияние, скажу безобиняков, было благотворно во многом. Он первый не побрезгал мною, обтесал меня. Покорского я любил страстно и ощущал некоторый страх перед егодушевной чистотой; а к Рудину я стоял ближе. Узнав о моей любви, он пришел в восторг неописанный: поздравил, обнял меня и тотчас же пустилсявразумлять меня, толковать мне всю важность моего нового положения. Яуши развесил... Ну, да ведь вы знаете, как он умеет говорить. Слова егоподействовали на меня необыкновенно. Уважение я к себе вдруг возымелудивительное, вид принял серьезный и смеяться перестал. Помнится, я дажеходить начал тогда осторожнее, точно у меня в груди находился сосуд,полный драгоценной влаги, которую я боялся расплескать... Я был оченьсчастлив, тем более, что ко мне благоволили явно. Рудин пожелал познакомиться с моим предметом; да чуть ли не я сам настоял на том, чтобыпредставить его

- Ну, вижу, вижу теперь, в чем дело, - перебила Александра Павловна

- Рудин отбил у вас ваш предмет, и вы до сих пор ему простить не можете... Держу пари, что не ошиблась!

- И проиграли бы пари, Александра Павловна: вы ошибаетесь. Рудин неотбил у меня моего предмета, да он и не хотел его у меня отбивать, авсе-таки он разрушил мое счастье, хотя, рассудив хладнокровно, я теперьготов сказать ему спасибо за это. Но тогда я чуть не рехнулся. Рудиннисколько не желал повредить мне, - напротив! но вследствие своей проклятой привычки каждое движение жизни, и своей и чужой, пришпиливать словом, как бабочку булавкой, он пустился обоим нам объяснять нас самих,наши отношения, как мы должны вести себя, деспотически заставлял отдавать себе отчет в наших чувствах и мыслях, хвалил нас, порицал, вступилдаже в переписку с нами, вообразите!.. ну, сбил нас с толку совершенно!Я бы едва ли женился тогда на моей барышне (столько-то во мне еще здравого смысла оставалось), но по крайней мере мы бы с ней славно провелинесколько месяцев, вроде Павла и Виргинии; а тут пошли недоразумения,напряженности всякие - чепуха пошла, одним словом. Кончилось тем, чтоРудин в одно прекрасное утро договорился до того убеждения, что ему, какдругу, предстоит священнейший долг известить обо всем старика-отца, - ион это сделал

- Неужели? - воскликнула Александра Павловна

- Да, и, заметьте, с моего согласия сделал - вот что чудно!.. Помнюдо сих пор, какой хаос носил я тогда в голове: просто все кружилось ипереставлялось, как в камер-обскуре: белое казалось черным, черное - белым, ложь - истиной, фантазия - долгом... Э! даже и теперь совестновспоминать об этом! Рудин - тот не унывал ... куда! носится, бывало,среди всякого рода недоразумений и путаницы, как ласточка над прудом

- И так вы и расстались с вашей девицей? - спросила Александра Павловна, наивно склонив головку набок и приподняв брови

- Расстался... и нехорошо расстался, оскорбительно, неловко, гласно,и без нужды гласно... Сам я плакал, и она плакала, и черт знает, чтопроизошло... Гордиев узел какой-то затянулся - пришлось перерубить, абольно было! Впрочем, все на свете устроивается к лучшему. Она вышла замуж за хорошего человека и благоденствует теперь..

- А признайтесь, вы все-таки не могли простить Рудину... - начала было Александра Павловна

- Какое! - перебил Лежнев, - я плакал, как ребенок, когда провожалего за границу. Однако, правду сказать, семя там у меня на душе налеглотогда же. И когда я встретил его потом за границей... ну, я тогда уже ипостарел... Рудин предстал мне в настоящем своем свете

- Что же именно вы открыли в нем?

- Да все то, о чем я говорил вам с час тому назад. Впрочем, довольноо нем. Может быть, все обойдется благополучно. Я только хотел доказатьвам, что если я сужу о нем строго, так не потому, что его не знаю... Чтоже касается до Натальи Алексеевны, я не буду тратить лишних слов; но выобратите внимание на вашего брата

- На моего брата! А что?

- Да посмотрите на него. Разве вы ничего не замечаете?

Александра Павловна потупилась

- Вы правы, - промолвила она, - точно... брат... с некоторых пор я






Возможно заинтересуют книги: