Книга "Рудин". Страница 36
- Это правда; но ты не можешь остановиться не оттого, что в тебечервь живет, как ты сказал мне сначала... Не червь в тебе живет, не духпраздного беспокойства: огонь любви к истине в тебе горит, и, видно,несмотря на все твои дрязги, он горит в тебе сильнее, чем во многих, которые даже не считают себя эгоистами, а тебя, пожалуй, называют интриганом. Да я первый на твоем месте давно бы заставил замолчать в себе этогочервя и примирился бы со всем; а в тебе даже желчи не прибавилось, и ты,я уверен, сегодня же, сейчас, готов опять приняться за новую работу, какюноша
- Нет, брат, я теперь устал, - проговорил Рудин. - С меня довольно
- Устал! Другой бы умер давно. Ты говоришь, смерть примиряет, ажизнь, ты думаешь не примиряет? Кто пожил, да не сделался снисходительным к другим, тот сам не заслуживает снисхождения. А кто может сказать, что он в снисхождении не нуждается? Ты сделал, что мог, боролся,пока мог... Чего же больше? Наши дороги разошлись..
- Ты, брат, совсем другой человек, нежели я, - перебил Рудин со вздохом
- Наши дороги разошлись, - продолжал Лежнев, - может быть, именно оттого, что, благодаря моему состоянию, холодной крови да другим счастливым обстоятельствам, ничто мне не мешало сидеть сиднем да оставатьсязрителем, сложив руки, а ты должен был выйти на поле, засучить рукава,трудиться, работать. Наши дороги разошлись... но посмотри, как мы близкидруг другу. Ведь мы говорим с тобой почти одним языком, с полунамека понимаем друг друга, на одних чувствах выросли. Ведь уж мало нас остается,брат; ведь мы с тобой последние могикане! Мы могли расходиться, дажевраждовать в старые годы, когда еще много жизни оставалось впереди; нотеперь, когда толпа редеет вокруг нас, когда новые поколения идут мимонас, к не нашим целям, нам надобно крепко держаться друг за друга. Чокнемся, брат, и давай-ка, по-старинному: Gaudeamus igitur!29 ---
29 Итак, будем веселиться! (лат.)
Приятели чокнулись стаканами и пропели растроганными и фальшивымипрямо русскими голосами старинную студенческую песню
- Вот ты теперь в деревню едешь, - заговорил опять Лежнев. - Не думаю, чтоб ты долго в ней остался, и не могу себе представить, чем, где икак ты кончишь... Но помни, что бы с тобою ни случилось, у тебя всегдаесть место, есть гнездо, куда ты можешь укрыться. Это мой дом... слышишь, старина? У мысли тоже есть свои инвалиды: надобно, чтоб и у нихбыл приют
Рудин встал
- Спасибо тебе, брат, - продолжал он. - Спасибо! Не забуду я тебеэтого. Да только приюта я не стою. Испортил я свою жизнь и не служилмысли, как следует..
- Молчи! - продолжал Лежнев. - Каждый остается тем, чем сделала егоприрода, и больше требовать от него нельзя! Ты назвал себя Вечным Жидом... А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечностранствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее, для тебя самогонеизвестное назначение: народная мудрость гласит недаром, что все мы подбогом ходим... Ты едешь, - продолжал Лежнев, видя, что Рудин брался зашапку. - Ты не останешься ночевать?
- Еду! Прощай. Спасибо... А кончу я скверно
- Это знает бог... Ты решительно едешь?
- Еду. Прощай. Не поминай меня лихом
- Ну, не поминай же лихом и меня... и не забудь, что я сказал тебе
Прощай..
Приятели обнялись. Рудин быстро вышелC/p>
Лежнев долго ходил-взад и вперед по комнате, остановился перед окном,подумал, промолвил вполголоса: "бедняк!" - и, сев за стол, начал писатьписьмо к своей жене
А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завываньем, тяжело и злобно ударяясь в звенящие стекла. Наступила долгая, осенняя ночь. Хорошотому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый уголок... И да поможет господь всем бесприютным скитальцам!
------------
В знойный полдень 26 июня 1848 года, в Париже, когда уже восстание"национальных мастерских" было почти подавлено, в одном из тесных переулков предместия Св. Антония баталион линейного войска брал баррикаду
Несколько пушечных выстрелов уже разбили ее; ее защитники, оставшиеся вживых, ее покидали и только думали о собственном спасении, как вдруг насамой ее вершине, на продавленном кузове поваленного омнибуса, появилсявысокий человек в старом сюртуке, подпоясанном красным шарфом, и соломенной шляпе на седых, растрепанных волосах. В одной руке он держалкрасное знамя, в другой - кривую и тупую саблю и кричал что-то напряженным, тонким голосом, карабкаясь кверху и помахивая и знаменем и саблей
Венсенский стрелок прицелился в него - выстрелил... Высокий человек выронил знамя - и, как мешок, повалился лицом вниз, точно в ноги кому-топоклонился... Пуля прошла ему сквозь самое сердце
- Тiens! - сказал один из убегавших insurges другому, - on vient detuer le Polonais.30 ---
30 Смотри-ка!.. поляка убили.Insurge - повстанец (франц.)
- Bigre!31 - ответил тот, и оба бросились в подвал дома, у котороговсе ставни были закрыты и стены пестрели следами пуль и ядер. ---
31 Черт возьми! (франц.)
Этот "Polonais" был - Дмитрий Рудин
1855--------------------------------------------------------------------------
Впервые опубликовано: журнал "Современник", 1856 г. Значительные изменения произведены Тургеневым в изданиях 1856 г. (в томе 3 первого собрания сочинений) и 1860 г. В последующие издания вносились стилистические изменения. Сцена гибели Рудина на баррикаде впервые введена в 1860г
