Зовет нас жизнь: идем, мужаясь, все мы...

Зовет нас жизнь: идем, мужаясь, все мы;

Но в краткий час, где стихнет гром невзгод,

И страсти спят, и споры сердца немы,—

Дохнет душа среди мирских забот,

И вдруг мелькнут далекие эдемы,

И думы власть опять свое берет.


_________



Остановясь горы на половине,

Пришлец порой кругом бросает взгляд:

За ним цветы и майский день в долине,

А перед ним — гранит и зимний хлад.

Как он, вперед гляжу я реже ныне,

И более гляжу уже назад.



Там много есть, чего не встретить снова;

Прелестна там и радость и беда;

Там много есть любимого, святого,

Разбитого судьбою навсегда.

Ужели всё душа забыть готова?

Ужели всё проходит без следа?



Ужель вы мне — безжизненные тени,

Вы, взявшие с меня, в моей весне,

Дань жарких слез и горестных борений,


Погибшие! ужель вы чужды мне

И помнитесь, среди сердечной лени,

Лишь изредка и тёмно, как во сне?



Ты, с коей я простилася, рыдая,

Чей путь избрал безжалостно творец,

Святой любви поборница младая,—

Ты приняла терновый свой венец

И скрыла глушь убийственного края

И подвиг твой, и грустный твой конец.



И там, где ты несла свои страданья,

Где гасла ты в несказанной тоске,—

Уж, может, нет в сердцах воспоминанья,

Нет имени на гробовой доске;

Прошли года — и вижу без вниманья


Твое кольцо я на своей руке.



А как с тобой рассталася тогда я,

Сдавалось мне, что я других сильней,

Что я могу любить, не забывая,

И двадцать лет грустеть, как двадцать дней.

И тень встает передо мной другая

Печальнее, быть может, и твоей!



Безвестная, далекая могила!

И над тобой промчалися лета!

А в снах моих та ж пагубная сила,

В моих борьбах та ж грустная тщета;

И как тебя, дитя, она убила,—

Убьет меня безумная мечта.



В ночной тиши ты кончил жизнь печали;

О смерти той не мне бы забывать!

В ту ночь два-три страдальца окружали

Отжившего изгнанника кровать;

Смолк вздох его, разгаданный едва ли;

А там ждала и родина, и мать.



Ты молод слег под тяжкой дланью рока!

Восторг святой еще в тебе кипел;

В грядущей мгле твой взор искал далеко

Благих путей и долговечных дел;

Созрелых лет жестокого урока

Ты не узнал,— блажен же твой удел!



Блажен!— хоть ты сомкнул в изгнанье вежды!

К мете одной ты шел неколебим;

Так, крест прияв на бранные одежды,

Шли рыцари в святой Ерусалим,

Ударил гром, в прах пала цель надежды,—

Но прежде пал дорогой пилигрим.



Еще другой!— Сердечная тревога,

Как чутко спишь ты!— да, еще другой!—

Чайльд-Гарольд прав: увы! их слишком много,

Хоть их и всех так мало!— но порой

Кто не подвел тяжелого итога

И не поник, бледнея, головой?



Не одного мы погребли поэта!

Судьба у нас их губит в цвете дней;

Он первый пал; — весть памятна мне эта!

И раздалась другая вслед за ней:

Удачен вновь был выстрел пистолета.

Но смерть твоя мне в грудь легла больней.



И неужель, любимец вдохновений,

Исчезнувший, как легкий призрак сна,

Тебе, скорбя, своих поминовений

Не принесла родная сторона?

И мне пришлось тебя назвать, Евгений,

И дань стиха я дааF2ебе одна?



Возьми ж ее ты в этот час заветный,

Возьми ж ее, когда молчат они.

Увы! зачем блестят сквозь мрак бесцветный

Бывалых чувств блудящие огни?

Зачем порыв и немочный, и тщетный?

Кто вызвал вас, мои младые дни?



Что, бледный лик, вперяешь издалёка

И ты в меня свой неподвижный взор?

Спокойна я; шли годы без намека;

К чему ты здесь, ушедший с давних пор?

Оставь меня!— белеет день с востока,

Пусть призраков исчезнет грустный хор6.



Белеет день, звезд гасит рой алмазный,

Зовет к труду и требует дела;

Пора свершать свой путь однообразный,

И всё забыть, что жизнь превозмогла,

И отрезветь от хмеля думы праздной,

И след мечты опять стряхнуть с чела.





Возможно заинтересуют книги: