Книга "Заметки юного врача". Страница 80
медицине.- Вот что, голубчик, - говорил я, постукивая по широчайшей теплой груди, - увас мярия. Перемежающаяся хорадка... У меня сейчас целая палата свободна. Оченьсоветую ложиться ко мне. Мы вас как следует понаблюдаем. Начну вас лечитьпорошками, а если не поможет, мы вам впрыскивания сделаем. Добьемся успеха. А?Ложитесь?..- Покорнейше вас благодарю! - очень веиво ответил мельник. - Наслышаны об вас.Все довольны. Говорят, так помогаете... и на впрыскивания согласен, лишь быпоправиться."Нет, это поистине светлый луч во тьме!" - подумал я и сел писать за стол.Чувство у меня при этом было настолько приятное, будто не посторонний мельник,а родной брат приехал ко мне погостить в больницу.На одном бланке я написал:"Цчинини мур. - 0,5Д.Т. дос. Н 10С. Мельнику ХудовуПо одному порошку в полночь".И поставил лихую подпись.А на другом бланке:
"Пелагея Ивановна!
Примите во 2-ю палату мельника. У него malaria. Хинин поодному порошку, как полагается, часа за 4 до припадка, значит,в полночь.Вот вам исключение! Интеллигентный мельник!"Уже лежа в постели, я получил из рук хмурой и зевающей Аксиньи ответнуюзаписку:
"Дорогой доктор!Все исполнила. Пел. Лобова."И заснул.... И проснулся.- Что ты? Что? Что, Аксинья?! - забормотал я.Аксинья стояла, стыдливо прикрываясь юбкой с белым горошком по темному полю.Стеариновая свеча трепетно освеща ее заспанное и встревоженное лицо.- Марья сейчас прибежала, Пелагея Ивановна велела, чтоб вас сейчас же позвать.- Что такое? - Мельник, говорит, во второй палате помирает.- Что-о?! Помирает? Как это так помирает?!
Босые мои ноги мгновенно ощутили прохладный пол, непопадая в туфли. Я ломал спички и долго тыкал и горелку, покаона не зажглась синеватым огоньком. На часах было ровно шесть.
"Что такое?.. Что такое? да неужели же не малярия?! Что жес ним такое? пульс прекрасный..."
Не позже чем через пять минут я, в надетых наизнанкуносках, в незастегнутом пиджаке, взчерошенный, в валенках,проскочил через двор, еще совершенно темный, и вбежал во вторуюпалату.
На раскрытой постели, рядом со скомканной простыней, водном больничном белье сидел мельник. Его освещала маленькаякеросовая лампочка. Рыжая его борода была взчерошена, а глазамне показались черными и огромными. Он покачивался, как пьяный.С ужасом осматривался, тяжело дышал...
Сиделка Марья, открыв рот, смотрела на его темно-багровоелицо.
Пелагея Ивановна, в криво надетом халате, простоволосая,метнулась навстречу мне.
- Доктор! - воскликнула она хрипловатым голосом. Клянусьвам, я не виновата. Кто же мог ожидать? Вы же сами черкнули интеллигентный...
- В чем дело?!
Пелагея Ивановна всплеснула руками и молвила: Вообразите, доктор! Он все десять порошков хинину счел сразу! Вполночь.???
Был мутноватый зимний рассвет. Демьян Лукич убиралжелудочный зонд. Пахло камфарным маслом. Таз на полу был полонбуроватой жидкостью. Мельник лежал истощенный, побледневший, доподбородка укрытый белой простыней. Рыжая борода торча дыбом.Я, наклонившись, пощупал пульс и убедился, что мельник выскочилблагополучно.
- Ну, как? - спросил я.
- Тьма египетская в глазах... О... ох... - слабым басомотозвался мельник.
- У меня тоже! - раздраженно ответил я.
- Ась? - отозвался мельник (слышал он еще плохо) .
- Объясни мне только одно, дядя: зачем ты это сделал?! - вухо погромче крикнул я.
И мрачный и неприязненный бас отозвался:
- Да, думаю, что валандаться с вами по одному порошочку?Сразу принял - и делу конец.
- Это чудовищно! - воскликнул я.
- Анекдот-с! - как бы в язвительном забытьи отозвалсяфельдшер...???
"Ну, нет... я буду бороться. Я буду... Я..." И сладкий сонпосле трудной ночи охватил меня. Потянулась пеленою тьмаегипетская... и в ней будто бы я... не то с мечом, не то состетоскопом. Иду... борюсь... В глуши. Но не один. А идет моярать: Демьян Лукич, Анна Николаевна, Пелагея Ивановна. Все вбелых халатах, и все вперед, вперед...
Сон - хорошая штука!..
МорфийсДавно уже отмечено умными людьми, что счастье как здоровье: когда оно налицо,его не замечаешь. Но когда пройдут годы, - как вспоминаешь о счастье, о, каквспоминаешь!Что касается меня, то я, как выяснилось это теперь, был счастлив в 1917 году,зимой. Незабываемый, вьюжный, стремительный год.Начавшаяся вьюга подхватила меня, как клочок изорванной газеты, и перенесла сглухого участка в уездный город. Велика штука, подумаешь, уездный город? Ноесли кто-нибудь подобно мне просидел в снегу зимой, в строгих и бедных лесахлетом, полтора года, не отлучаясь ни на один день, если кто-нибудь разрывалбандероль на газете от прошлой недели с таким сердечным биением, точносчастливый любовник голубой конверт, ежели кто-нибудь ездил на роды за 18 верет
