Школьная библиотека

Он был в великолепной шинели и сапогах со шпорами. Был туго перетянуткавказским пояском с серебряными бляшками, и кавказская же шашка горелаогоньками в блеске электричества на его бедре. Он был в барашковой шапочке смалиновым верхом, перекрещенным золотистым галуном. Раскосые глаза смотрели слица недобро, болезненно, странно, словно прыгали в них черные мячики. Лицо егобыло усеяно рябинами, а черные подстриженные усы дергались нервно.- Нет, не жид, - ответил кавалерист.Тогда человек подскочил ко мне и заглянул в глаза.- Вы не жид, - заговорил он с сильным украинским акцентом на неправильном языке- смеси русских и украинских слов, - но вы не лучше жида. И як бой кончится, яотдам вас под военный суд. Будете вы расстреляны за саботаж. От него неотходить! - приказал он кавалеристу. - И дать ликарю коня.Я стоял, молчал и был, надо полагать, бледен. Затем опять все потекло, кактуманный сон. Кто-то в углу жалобно сказал:- Смилуйтесь, пан полковник...Я мутно увидал трясущуюся бороденку, солдатскую рваную шинель. Вокруг неезамелькали кавалерийские лица.- Дезертир? - пропел знакомый Dе уже голос с хрипотцой, - их ты, зараза,зараза.Я видел, как полковник, дергая ртом, вынул из кобуры изящный и мрачный пистолети рукоятью ударил в лицо этого рваного человека. Тот метнулся в сторону, сталдавиться своею кровью, упал на колени. Из глаз его потоком побежали слезы...А потом сгинул белый заиндевевший город, потянулась по берегу окаменевшегочерного и таинственного Днепра дорога, окаймленнап деревьями, и по дороге шел,растянувшись змеей, первый конный полк.

В конце его изредка погромыхивали обозные двуколки. Черныепики качались, торчали острые заиндевелые башлыки. Я ехал вхолодном седле, шевелил изредка мучительно ноющими пальцами всапогах, дышал в отверстие башлыка, окаймленное наросшиммохнатым инеем, чувствовал, как мой чемоданчик, привязанный клуке седла, давит мне левое бедро. Мой неотступный конвоирмолча ехал рядом со мной. Внутри у меня нсе как-то стыло, также как стыли ноги. По временам я поднимал голову к небу,смотрел на крупные звезды, и в ушах у меня, словно присохший,звучал, лишь по временам пропадан, визг того дезертира.Полковник Лещенко велел его бить шомполами, и его били вособняке.Черная даль теперь молчала, и я с суровой горестью думал о том, что большевиковотбили, вероятно. Моя судьба была безнадежна. Мы и вперед в Слободку, тамдолжны были стоять и охранять мост, ведущий через Днепр. Если бой утихнет и яне понадоблюсь непосредственно, полковник Лещенко будет меня судить. При этоймысли я как-то окаменевал и нежно и печально всматривался в звезды. Нетруднобыло угадать исход суда за нежелание явиться в двухчасовой срок в столь грозноевремя. Дикая судьба дипломированного человека.. .

Через часа два опять все изменилось, как в калейдоскопе.Теперь сгинула черная дорога. Я оказался в белой оштукатуреннойкомнате. На деревянном столе стоял фонарь, лежала краюха хлебаи развороченная медицинская сумка. Ноги мои отошли, я согрелся,потому что в черной железной печушке плясал багровый огонь.Время от времени ко мне входили кавалеристы, и я лечил их.Большей частью это были обмороженные. Они снимали сапоги,разматывали портянки, корчились у огня. В комнате стоял кислыйзапах пота, махорки, йода. Временами я был один. Мой конвоироставил меня. "Бежать", - я изредка приоткрывал дверь,выглядывал и видел лестницу, освещенную оплывшей стеариновойсвечой, лица, винтовки. Весь дом был набит людьмн, бежать былотрудно. Я был в центре штаба. От двери я возвращался к столу,садился в изнеможении, клал голову на руки и внимательнослушал. По часам я заметил, что каждые пять минут под поломвнизу вспыхивал визг. Я уже точно знал, в чем дело. Тамкого-нибудь избивали шомполами. Визг иногда превращался вочто-то похожее на львиное гулкое рычание, иногда в нежные, какказалось сквозь пол, мольбы и жалобы, словно кто-то интимнобеседовал с другом, иногда резко обрывался, точно ножомсрезанный.

- За что вы их? - спросил я одного из петлюровцев,который, дрожа, протягивал руки к огню. Его босая нога стоялана табурете, и я белой мазью покрывал изчеденную язву упосиневшего большого пальца. Он ответил:

- Организация попалась в Слободке. Коммунисты и жиды.Полковник допрашивает.

Я промолчал. Когда он ушел, я голову обмотал башлыком, истало глуше слышно. С четверть часа я так провел, и вывел меняиз забытья, в котором неотступно всплывало перед закрытымиглазами рябое лицо, под золотыми галунами, голос моегоконвоира:

- Пан полковник вас требует.

Я поднялся, под изуенным взором конвоира размотал башлык ипошел вслед за кавалеристом. Мы спустились по лестнице в нижнийэтаж, и я вошел в белую комнату. Тут я увидал полковннкаЛещенко в свете фонаря.

Он был обнажен до пояса и ежился на табурете, прижимая кгрудн окровавленную марлю. Возле него стоял растерянный хлопеци топтался, похлопывая шпорами.

- Сволочь, - процедил полковник, потом обратился ко мне: Ну, пан ликарь, перевязывайте меня. Хлопец, выйди, - приказалон хлопцу, и тот, громыхая, протискался в дверь. В доме былотихо. И в этот момент рама в окне дрогнула. Полковникпокосился на черное окно, я тоже. "Орудня", - подумал я,вздохнул судорожно, спросил:

- От чего это?

- Перочинным ножом, - ответил полковник хмуро.

- Кто?

- Не ваше дело, - отозвался он с холодным, злобнымпрезрением и добавил: - Ой, пан ликарь, не хорошо вам будет.

Меня вдруг осенило: "Кто кто-то не выдержал его истязаний,бросился на него и ранил. Только так и может быть..."

- Снимите марлю, - сказал я, наклоняясь к его груди,поросшей черным волосом. Но он не успел отнять кровавыйкомочек, как за дверью послышался топот, возня, грубый голосзакричал:

- Стой, стой, черт, куда...

Дверь распахнулась, и ворвалась растрепанная женщина. Лицоее было сухо и, как мне показалось, даже весело. Лишь после,много времени спустя, я сообразил, что крайнее исступлениеможет выражаться в очень странных формах. Серая рука хотелапоймать женщину за платок, но сорвалась.

- Уйди, хлопец, уйди, - прнказал полковник, и рукаисчезла.

Женщина остановила взор на обнаженном полковнике н сказаласухим бесслезным голосом:

- Зачто мужа расстреляли?

- За що треба, за то и расстреляли, - отозвался полковники страдальчески сморщился. Комочек все больше алел под егопальцами.

Она усмехнулась так, что я стал не отрываясь глядеть ей вглаза. Не видел таких глаз. И вот она повернулась ко мне исказала: