Школьная библиотека

бессонный близ него. По-детски печально оттопырив губы, она смотрела вокно. Плывя в жару, Турбин шевельнулся, потянулся к ней...

- Наклонитесь ко мне, - сказал он. Голос его стал сух, слаб, высок. Онаповернулась к нему, глаза ее испуганно насторожились и углубились в тенях.Турбин закинул правую руку за шею, притянул ее к себе и поцеловал в губы.Ему показалось, что он прикоснулся к чему-то сладкому и холодному. Женщинане удивилась поступку Турбина. Она только пытливее вглядывалась в лицо.Потом заговорила:

- Ох, какой жар у вас. Что же мы будем делать? Доктора нужно позвать,но как же это сделать?..

- Не надо, - тихо ответил Турбин, - доктор не нужен. Завтра я поднимусьи пойду домой.

- Я так боюсь, - шептала она, - что вам сделается плохо. Чем тогда япомогу. Не течет больше? Она неслышно коснулась забинтованной руки.

- Нет, вы не бойтесь, ничего со мной не сделается. Идите спать.

- Не пойду, - ответила она и погладила его по руке. - Жар, - повторилаона.

Он не выдержал и опять обнял ее и притянул к себе. Она несопротивлялась. Он притягивал ее до тех Eр, пока она совсем не склониласьи не прилегла к нему. Тут он ощутил сквозь свой больной жар живую и яснуютеплоту ее тела.

- Лежите и не шевелитесь, - прошептала она, - а я буду вам гладитьголову.

Она протянулась с ним рядом, и он почувствовал прикосновение ееколеней. Рукой она стала водить от виска к волосам. Ему стало так хорошо,что он думал только об одном, как бы не заснуть.

И вот он заснул. Спал долго, ровно и сладко. Когда проснулся, узнал,что плывет в лодке по жаркой реке, что боли все исчезли, а за окошком ночьмедленно бледнеет да бледнеет. Не только в домике, но во всем мире иГороде была полная тишина. Стеклянно жиденько-синий свет разливался вщелях штор. Женщина, согревшаяся и печальная, спала рядом с Турбиным. И онзаснул.

Утром, около девяти часов, случайный извозчик у вымершейМало-Провальной принял двух седоков - мужчину в черном штатском, оченьбледного, и женщину. Женщина, бережно поддерживая мужчину, цеплявшегося заее рукав, привезла его на Алексеевский спуск. Движения на Спуске не было.Только у подъезда N_13 стоял извозчик, только что высадивший странногогостя с чемоданом, узлом и клеткой.14

Они нашлись. Никто не вышел в расход, и нашлись в следующий же вечер.

"Он", - отозвалось в груди Анюты, и сердце ее прыгнуло, как Лариосиковаптица. В занесенное снегом оконце турбинской кухни осторожно постучали содвора. Анюта прильнула к окну и разглядела лицо. Он, но без усов... Он...Анюта обеими руками пригладила черные волосы, открыла дверь в сени, а изсеней в снежный двор, и Мышлаевский оказался необыкновенно близко от нее.Студенческое пальто с барашковым воротником и фуражка... исчезли усы... Ноглаза, даже в полутьме сеней, можно отлично узнать. Правый в зеленыхискорках, как уральский самоцвет, а левый темный... И меньше ростомстал...

Анюта дрожащею рукой закинула крючок, причем исчез двор, а полосы изкухни исчезли оттого, что пальто Мышлаевского обвило Анюту и оченьзнакомый голос шепнул:

- Здравствуйте, Анюточка... Вы простудитесь... А в кухне никого нет,Анюта?

- Никого нет, - не помня, что говорит, и тоже почему-то шепотомответила Анюта. - "Целует, губы сладкие стали", - в сладостнейшей тоскеподумала она и зашептала: - Виктор Викторович... пустите... Елене...

- При чем тут Елена... - укоризненно шепнул голос, пахнущий одеколономи табаком, - что вы, Анюточка...

- Виктор Викторович, пустите, закричу, как бог свят, - страстно сказалаАнюта и обняла за шею Мышлаевского, - у нас несчастье - АлексеяВасильевича ранили...

Удав мгновенно выпустил.

- Как ранили? А Никол?!

- Никол жив-здоров, а Алексей Васильевича ранили.

Полоска света из кухни, двери.

В столовой Елена, увидев Мышлаевского, заплакала и сказала:

- Витька, ты жив... Слава богу... А вот у нас... - Она всхлипнула иуказала на дверь к Турбину. - Сорок у него... скверная рана...

- Мать честная, - ответил Мышлаевский, сдвинув фуражку на самыйзатылок, - как же это он подвернулся?

Он повернулся к фигуре, склонившейся у стола над бутылью и какими-тоблестящими коробками.

- Вы доктор, позвольте узнать?

- Нет, к сожалению, - ответил печальный и тусклый голос, - не доктор.Разрешите представиться: Ларион Суржанский.

Гостиная. Дверь в переднюю заперта и задернута портьера, чтобы шум иголоса не проникали к Турбину. Из спальни его вышли и только что уехалиостробородый в золотом пенсне, другой бритый - молодой, и, наконец, седойи старый и умный в тяжелой шубе, в боярской шапке, профессор, самого жеТурбина учитель. Елена провожала их, и лицо ее стало каменным. Говорили тиф, тиф... и накликали.

- Кроме раны, - сыпной тиф...

И ртутный столб на сорока и... "Юлия"... В спаленке красноватый жар.Тишина, а в тишине бормотанье про лесенку и звонок "бр-рынь"...

- Здоровеньки булы, пане добродзию, - сказал Мышлаевский ядовитымшепотом и расставил ноги. Шервинский, густо-красный, косил глазом. Черныйкостюм сидел на нем безукоризненно; белье чудное и галстук бабочкой; наногах лакированные ботинки. "Артист оперной студии Крамского".Удостоверение в кармане. - Чому ж це вы без погон?.. - продолжалМышлаевский. - "На Владимирской развеваются русские флаги... Две дивизиисенегалов в одесском порту и сербские квартирьеры... Поезжайте, господаофицеры, на Украину и формируйте части"... за ноги вашу мамашу!..

- Чего ты пристал?.. - ответил Шервинский. - Я, что ль, виноват?.. Причем здесь я?.. Меня самого чуть не убили. Я вышел из штаба последним ровнов полдень, когда с Печерска показались неприятельские цепи.

- Ты - герой, - ответил Мышлаевский, - но надеюсь, что его сиятельствоглавнокомандующий, успел уйти раньше...

Равно как и его светлость, пан гетман... его мать... Льщу себянадеждой, что он в безопасном месте... Родине нужны их жизни. Кстати, неможешь ли ты мне указать, где именно они находятся?

- Зачем тебе?

- Вот зачем. - Мышлаевский сложил правую руку в кулак и постучал ею поладони левой. - Ежели бы мне попалось это самое сиятельство и светлость, ябы одного взял за левую ногу, а другого за правую, перевернул бы и тюкалбы головой о мостовую до тех пор, пока мне это не надоело бы. А вашуштабную ораву в сортире нужно утопить...

Шервинский побагровел.

- Ну, все-таки ты поосторожней, пожалуйста, - начал он, - полегче...Имей в виду, что князь и штабных бросил. Два его адъютанта с ним уехали, аостальные на произвол судьбы.

- Ты знаешь, что сейчас в музее сидит тысяча человек наших, голодные, спулеметами... Ведь их петлюровцы, как клопов, передушат... Ты знаешь, какубили полковника Ная?.. Единственный был...

- Отстань от меня, пожалуйста!.. - не на шутку сердясь, крикнулШервинский. - Что это за тон?.. Я такой же офицер, как и ты!

- Ну, господа, бросьте, - Карась вклинился между Мышлаевским иШервинским, - совершенно нBепый разговор. Что ты в самом деле лезешь кнему... Бросим, это ни к чему не ведет...

- Тише, тише, - горестно зашептал Николка, - к нему слышно...

Мышлаевский сконфузился, помялся.

- Ну, не волнуйся, баритон. Это я так... Ведь сам понимаешь...

- Довольно странно...

- Позвольте, господа, потише... - Николка насторожился и потыкал ногойв пол. Все прислушались. Снизу из квартиры Василисы донеслись голоса.Глуховато расслышали, что Василиса весело рассмеялся и немножкоистерически как будто. Как будто в ответ, что-то радостно и звонкопрокричала Ванда. Потом поутихло. Еще немного и глухо побубнили голоса.

- Ну, вещь поразительная, - глубокомысленно сказал Николка, - уВасилисы гости... Гости. Да еще в такое время. Настоящеесветопреставление.

- Да, тип ваш Василиса, - скрепил Мышлаевский.

Это было около полуночи, когда Турбин после впрыскивания морфия уснул,а Елена расположилась в кресле у его постели. В гостиной составилсявоенный совет.

Решено было всем оставаться ночевать. Во-первых, ночью, даже с хорошимидокументами, ходить не к чему. Во-вторых, тут и Елене лучше - то да се...помочь. А самое главное, что дома в такое времечко именно лучше не сидеть,