Школьная библиотека

а находиться в гостях. А еще, самое главное, и делать нечего. А вот винтсоставить можно.

- Вы играете? - спросил Мышлаевский у Лариосика.

Лариосик покраснел, смутился и сразу все выговорил, и что в винт ониграет, но очень, очень плохо... Лишь бы его не ругали, как ругали вЖитомире податные инспектора... Что он потерпел драму, но здесь, у ЕленыВасильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключительныйчеловек, Елена Васильевна, и в квартире у них тепло и уютно, в особенностизамечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себяоторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами,грязен, кровав и бессмыслен.

- Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете? - спросил Мышлаевский,внимательно всматриваясь в Лариосика.

- Пишу, - скромно, краснея, произнес Лариосик.

- Так... Извините, что я вас перебил... Так бессмыслен, вы говорите...Продолжайте, пожалуйста...

- Да, бессмыслен, а наши израненные души ищут покоя вот именно затакими кремовыми шторами...

- Ну, знаете, что касается покоя, не знаю, как у вас в Житомире, аздесь, в городе, пожалуй, вы его не найдете... Ты щетку смочи водой, а топылишь здорово. Свечи есть? Бесподобно. Мы вас выходящим в таком случаезапишем... Впятером именно покойная игра...

- И Николка, как покойник, играет, - вставил Карась.

- Ну, что ты, Федя. Кто в прошлый раз под печкой проиграл? Ты сам ипошел в ренонс. Зачем клевещешь?

- Блакитный петлюровский крап...

- Именно за кремовыми шторами и жить. Все смеются почему-то надпоэтами...

- Да храни бог... Зачем же вы в дурную сторону мой вопрос приняли. Япротив поэтов ничего не имею. Не читаю я, правда, стихов...

- И других никаких книг, за исключением артиллерийского устава и первыхпятнадцати страниц римского права... На шестнадцатой странице войнаначалась, он и бросил...

- Врет, не слушайте... Ваше имя и отчество - Ларион Иванович?

Лариосик объяснил, что он Ларион Ларионович, но что ему так симпатичновсе общество, которое даже не общество, а дружная семья, что он оченьжелал бы, чтобы его называли по имени "Ларион" без отчества... Если,конечно, никто ничего не имеет против.

- Как будто симпатичный парень... - шепнул сдержанный КарасьШервинскому.

- Ну, что ж... сойдемся поближе... Отчего ж... Врет: если угодно знать,"Войну и мир" читал... Вот, действительно, книга. До самого конца прочитал- и с удовольствием. А почему? Потому что писал не обормот какой-нибудь, аартиллерийский офицер. У вас десятка? Вы со мной... Карась с Шервинским...Николка, выходи.

- Только вы меня, ради бога, не ругайте, - как-то нервически попросилЛариосик.

- Ну, что вы, в самом деле. Что мы, папуасы какие-нибудь? Это у вас,видно, в Житомире такие податные инспектора отчаянные, они вас инапугали... У нас принят тон строгий.

- Помилуйте, можете быть спокойны, - отозвался Шервинский, усаживаясь.

- Две пики... Да-с... вот-с писатель был граф Лев Николаевич Толстой,артиллерии поручик... Жалко, что бросил служить... пас... до генерала быдослужился... Впрочем, что ж, у него имение было... Можно от скуки и романнаписать... зимой делать не черта... В имении это просто. Без козыря...

- Три бубны, - робко сказал Лариосик.

- Пас, - отозвался Карась.

- "Что же вы? Вы п5красно играете. Вас не ругать, а хвалить нужно. Ну,если три бубны, то мы скажем - четыре пики. Я сам бы в имение теперь судовольствием поехал...

- Четыре бубны, - подсказал Лариосику Николка, заглядывая в карты.

- Четыре? Пас.

- Пас.

При трепетном стеариновом свете свечей, в дыму папирос, волнующийсяЛариосик купил. Мышлаевский, словно гильзы из винтовки, разбросалпартнерам по карте.

- М-малый в пиках, - скомандовал он и поощрил Лариосика, - молодец.

Карты из рук Мышлаевского летели беззвучно, как кленовые листья.Шервинский швырял аккуратно, Карась - не везет, - хлестко. Лариосик,вздыхая, тихонько выкладывал, словно удостоверения личности.

- "Папа-мама", видали мы это, - сказал Карась.

Мышлаевский вдруг побагровел, швырнул карты на стол и, зверски выкативглаза на Лариосика, рявкнул:

- Какого же ты лешего мою даму долбанул? Ларион?!

- Здорово. Га-га-га, - хищно обрадовался Карась, - без одной!

Страшный гвалт поднялся за зеленым столом, и языки на свечахзакачались. Николка, шипя и взмахивая руками, бросился прикрывать дверь изадергивать портьеру.

- Я думал, что у Федора Николаевича король, - мертвея, вымолвилЛариосик.

- Как это можно думать... - Мышлаевский старался не кричать, поэтому изгорла у него вылетало сипение, которое делало его еще более страшным, если ты его своими руками купил и мне прислал? А? Ведь это черт знает, Мышлаевский ко всем поворачивался, - ведь это... Он покоя ищет. А? А безодной сидеть - это покой? Считанная же игра! Надо все-таки вертетьголовой, это же не стихи!

- Постой. Может быть, Карась...

- Что может быть? Ничего не может быть, кроме ерунды. Вы извините,батюшка, может, в Житомире так и играют, но это черт знает что такое!.. Выне сердитесь... но Пушкин или Ломоносов хоть стихи и писали, а такую штукуникогда бы не устроили... или Надсон, например.

- Тише, ты. Ну, что налетел? Со всяким бывает.

- Я так и знал, - забормотал Лариосик... - Мне не везет...

- Стой. Ст...

И разом наступила полная тишина. В отдалении за многими дверями в кухнезатрепетал звоночек. Помолчали. Послышался стук каблуков, раскрылисьдвери, появилась Анюта. Голова Елены мелькнула в передней. Мышлаевскийпобарабанил по сукну и сказал:

- Рановато как будто? А?

- Да, рано, - отозвался Николка, считающийся самым сведущимспециалистом по вопросу обысков.

- Открывать идти? - беспокойно спросила Анюта.

- Нет, Анна Тимофеевна, - ответил Мышлаевский, - повремените, - он,кряхтя, поднялся с кресла, - вообще теперь я буду открывать, а вы незатрудняйтесь...

- Вместе пойдем, - сказал Карась.

- Ну, - заговорил Мышлаевский и сразу поглядел так, словно стоял передвзводом, - тэк-с. Там, стало быть, в порядке... У доктора - сыпной тиф ипрочее. Ты, Лена, - сестра... Карась, ты за медика сойдешь - студента...Ушейся в спальню... Шприц там какой-нибудь возьми... Много нас. Ну,ничего...

Звонок повторился нетерпеливо, Анюта дернулась, и все стали ещесерьезнее.

- Успеется, - сказал Мышлаевский и вынул из заднего кармана брюкмаленький черный револьвер, похожий на игрушечный.

- Вот это напрасно, - сказал, темнея, Шервинский, - это я тебеудивляюсь. Ты-то мог бы быть поосторожнее. Как же ты по улице шел?

- Не беспокойся, - серьезно и вежливо ответил Мышлаевский, - устроим.Держи, Николка, и играй к черному ходу или к форточке. Если петлюровскиеархангелы, закашляюсь я, сплавь, только чтоб потом найти. Вещь дорогая,под Варшаву со мной ездила... У тебя все в порядке?

- Будь покоен, - строго и гордо ответил специалист Николка, овладеваяревольвером.

- Итак, - Мышлаевский ткнул пальцем в грудь Шервинского и сказал: Певец, в гости пришел, - в Карася, - медик, - в Николку, - брат, Лариосику, - жилец-студент. Удостоверение есть?

- У меня паспорт царский, - бледнея, сказал Лариосик, - и студенческийхарьковский.

- Царский под ноготь, а студенческий показать.

Лариосик зацепился за портьеру, а потом убежал.

- Прочие - чепуха, женщины... - продолжал Мышлаевский, - нуте-с,удостоверения у всех есть? В карманах ничего лишнего?.. Эй, Ларион!..Спроси там у него, оружия нет ли?

- Эй, Ларион! - окликнул в столовой Николка, - оружие?

- Нету, нету, боже сохрани, - откликнулся откуда-то Лариосик.

Звонок повторился отчаянный, долгий, нетерпеливый.

- Ну, господи благослови, - сказал Мышлаевский и двинулся. Карась исчезв спальне Турбина.

- Пасьянс раскладывали, - сказал Шервинский и задул свечи.

Три двери вели в квартиру Турбиных. Первая из передней на лестницу,вторая стеклянная, замыкавшая собственно владение Турбиных. Внизу застеклянной дверью темный холодный парадный ход, в который выходила сбокудверь Лисовичей; а коридор замыкала уже последняя дверь на улицу.

Двери прогремели, и Мышлаевский внизу крикнул:

- Кто там?

Вверху за своей спиной на лестнице почувствовал какие-то силуэты.Приглушенный голос за дверью взмолился:

- Звонишь, звонишь... Тальберг-Турбина тут?.. Телеграмма ей...откройте...

"Тэк-с", - мелькнуло в голове у Мышлаевского, и он закашлялся