Школьная библиотека

- В тебе есть что-то несимпатичное, поверь мне! Уж ты мнеповерь. Но я тебя люблю. Люблю, хоть тут меня убейте! Лукав он,шельма! С подковыркой человек!.. А? Что? Вы обратили внимание наглаву четвертую? Что он говорил героине? То-то!..

- Во-первых, что это за такие слова, - начал было я, испытываямучения от его фамильярности.

- Ты меня прежде поцелуй, - кричал пожилой литератор, - нехочешь? Вот и видно сразу, какой ты товарищ! Нет, брат, не простой тычеловек!

- Конечно, не простой! - поддержала его вторая разведеннаяжена.

- Во-первых... - начал опять я в злобе, но ровно ничего изэтого не вышло.

- Ничего не во-первых! - кричал пожилой, - а сидит в тебедостоевщинка! Да-с! Ну, ладно, ты меня не любишь, бог тебя за этопростит, я на тебя не обижаюсь. Но мы тебя любим все искренне ижелаем добра! - Тут он указал на брата гитариста и другогонеизвестного мне человека с багровым лицом, который, явившись,извинился за опоздание, объяснив, что был в Центральных банях. - Иговорю я тебе прямо, - продолжал пожилой, - ибо я привык всем резатьправду в глаза, ты, Леонтьич, с этим роCаном даже не суйся никуда

Наживешь ты себе неприятности, и придется нам, твоим друзьям,страдать при мысли о твоих мучениях. Ты мне верь! Я человек большого,горького опыта. Знаю жизнь! Ну вот, - крикнул он обиженно и жестомвсех призвал в свидетели, - поглядите, смотрит на меня волчьимиглазами. Это в благодарность за хорошее отношение!Леонтьич! - взвизгнул он так, что нянька за занавеской встала ссундука, - пойми! Пойми ты, что не так велики уж художественныедостоинства твоего романа (тут послышался с дивана мягкий гитарныйаккорд), чтобы из-за него тебе идти на Голгофу

Пойми!

- Ты п-пойми, пойми, пойми! - запел приятным теноромгитарист.

- И вот тебе мой сказ, - кричал пожилой, - ежели ты меня сейчасне расцелуешь, встану, уйду, покину дружескую компанию, ибо ты меняобидел!

Испытывая невыразимую муку, я расцеловал его. Хор в это времяхорошо распелся, и маслено и нежно над голосами выплывалтенор:

- Т-ты пойми, пойми...

Как кот, я выкрадывался из квартиры, держа под мышкой тяжелуюрукопись.

Нянька с красными слезящимися глазами, наклонившись, пилаводу из-под крана в кухне.

Неизвестно почему, я протянул няньке рубль.

- Да ну вас, - злобно сказала нянька, отпихиваярубль, - четвертый час ночи! Ведь это же адские мучения.

Тут издали прорезал хор знакомый голос:

- Где же он? Бежал? Задержать его! Вы видите, товарищи...

Но обитая клеенкой дверь уже выпустила меня, и я бежал безоглядки

Глава 3. МОЕ САМОУБИЙСТВО - Да, это ужасно, - говорил я сам себе в своей комнате, - всеужасно. И этот салат, и нянька, и пожилой литератор, и незабвенное"пойми", вообще вся моя жизнь

За окнами ныл осенний ветер, оторвавшийся железный лист громыхал,по стеклам полз полосамидождь. После вечера с нянькой и гитарой много случилось событий, нотаких противных, что и писать о них не хочется. Прежде всего ябросился проверять роман с той точки зрения, что, мол, пропустят егоили не пропустят. И ясно стало, что его не пропустят. Пожилой былсовершенно прав. Об этом, как мне казалось, кричала каждая строчкаромана.

Проверив роман ,я последние деньги истратил на переписку двухотрывков и отнес их в редакцию одного толстого журнала. Через двенедели я получил отрывки обратно. В углу рукописей было написано: "Неподходит". Отрезав ножницами для ногтей эту резолюцию, я отнес эти жеотрывки в другой толстый журнал и получил через две недели их обратнос такою же надписью: "Не подходит".

После этого у меня умерла кошка. Она перестала есть, забиласьв угол и мяукала, доводя меня до исступления. Три дня этопродолжалось. На четвертый я застал ее неподвижной в углу набоку

Я взял у дворника лопату и зарыл ее на пустыре за нашимдомом. Я остался в совершенном одиночестве на земле, но, признаюсь, вглубине души обрадовался. Какой обузой для меня являлся несчастныйзверь.

А потом пошли осенние дожди, у меня опять заболело плечо илевая нога в колене.

Но самое худшее было не это, а то, что роман был плох. Еслиже он был плох, то это означало, что жизни моей приходитконец.

Всю жизнь служить в "Пароходстве"? Да высмеетесь!

Всякую ночь я лежал, тараща глаза в тьму кромешную, иповторял - "это ужасно". Если бы меня спросили - что вы помните овремени работы в "Пароходстве"? - я с чистой совестью ответилбы - ничего.

Калоши грязные у вешалки, чья-то мокрая шапка с длиннейшимиушами на вешалке - и это все.

- Это ужасно! - повторил я, слушая, как гудит ночное молчаниев ушах.

Бессонница дала себя знать недели череддве.

Я поехал в трамвае на Самотечную-Садовую, где проживал водном из домов, номер которого я сохраню, конечно, в строжайшейтайне, некий человек, имевший право по роду своих занятий на ношениеоружия.

При каких условиях мы познакомились, неважно.

Войдя в квартиру, я застал моего приятеля лежащим на диване

Пока он разогревал чай на примусе в кухне,я открыл левый ящик письменного егостола и выкрал оттуда браунинг, потом напился чаю и уехал ксебе.

Было около девяти часов вечера. Я приехал домой. Все было каквсегда. Из кухни пахло жареной бараниной, в коридоре стоял вечный,хорошо известный мне туман, в нем тускло горела под потолкомлампочка. Я вошел к себе. Свет брызнул сверху, и тотчас же комнатапогрузилась в тьму. Перегорела лампочка.

- Вс>е одно к одному, и вс>е совершенно правильно, - сказал ясурово.

Я зажег керосинку на полу в углу. На листе бумаги написал:"Сим сообщаю, что браунинг # (забыл номер), скажем, такой-то, я укралу Парфена Ивановича (написал фамилию, # дома, улицу, все, какполагается)". Подписался, лег на полу у керосинки. Смертельный ужасохватил меня. Умирать страшно. Тогда я представил себе наш коридор,баранину и бабку Пелагею, пожилого и "Пароходство", повеселил себямыслью о том, как с грохотом будут ломать дверь в мою комнату ит. д.

Я приложил дуло к виску, неверным пальцем нашарил собачку. Вэто же время снизу послышались очень знакомые мне звуки, сиплозаиграл оркестр, и тенор в граммофоне запел:

Но мне бог возвратит ли все?!

"Батюшки, "Фауст"! - подумал я. - Ну, уж это,действительно, вовремя. Онако подожду выхода Мефистофеля. В последнийраз. Больше никогда не услышу".

Оркестр то пропадал под полом, то появлялся, но тенор кричалвсе громче:

Проклинаю я жизнь, веру и все науки!

"Сейчас, сейчас, - думал я, - но как быстро он поет..."

Тенор крикнул отчаянно, затем грохнул оркестр.

Дрожащий палец лег на собачку, и в это мгновение грохотоглушил меня, сердце куда-то провалилось, мне показалось, что пламявылетело из керосинки в потолок, я уронилревольвер.

Тут грохот повторился. Снизу донесся тяжелый басовыйголос:- Вот и я!

Я повернулся к двери

Глава 4. ПРИ ШПАГЕ ЯВ дверь стучали. Властно и повторно. Я сунул револьвер в карманбрюк и слабо крикнул: