Школьная библиотека

друг...

- ...и собутыльник!..

К теноровому хихиканью в электрической будке присоединялсяхриплый басок. Над будкой ликовало уже двеголовы.

...Антон Калошин помогает разбираться Малокрошечному ввопросах искусства. Это, впрочем, и не мудрено, ибо до работы втеатре Антон служил в пожарной команде, где играл на трубе. А не будьАнтона, Романус ручается, что кой-кто из режиссеров спутал бы, иочень просто, увертюру к "Руслану" с самым обыкновенным "Со святымиупокой"!

"Этот человек опасен, - думал я, глядя на Романуса, - опасенпо-серьезному. Средств борьбы с ним нет!"

Кабы не Калошин, конечно, у нас могли бы заставить игратьмузыканта, подвесив его кверху ногами к выносному софиту, благо ИванВасильевич не появляется в театре, но тем не менее придется театрузаплатить Анне Ануфриевне за искрошенные ребра. Да и в союз Романусей посоветовал наведаться, узнать, как там смотрят на такие вещи, прокоторые действительно можно сказать:

- Сэ нон э веро, э бен тровато, а может быть, ещесильнее!

Мягкие шаги послышались сзади, приближалосьизбавление.

У стола стоял Андрей Андреевич. Андрей Андреевич был первымпомощником режиссера в театре, и он вел пьесу "Черныйснег".

Андрей Андреевич, полный, плотный блондин лет сорока, сживыми многоопытными глазами, знал свое дело хорошо. А дело это былотрудное.

Андрей Андреевич, одетый по случаю мая не в обычный темныйкостюм и желтые ботинки, а в синюю сатиновую рубашку и брезентовыежелтоватые туфли, подошел к столу, имея под мышкою неизменнуюпапку.

Глаз Романуса запылал сильнее, и Андрей Андреевич не успелеще пристроить папку под лампой, как вскипелскандал

Начался он сфразы Романуса:

- Я категорически протестую против насилия над музыкантами ипрошу занести в протокол то, что происходит!

- Какие насилия? - спросил Андрей Андреевич служебным голосоми чуть шевельнул бровью.

- Если у нас ставятся пьесы, больше похожие наоперу... - начал было Романус, но спохватился, что автор сидит тут же,и продолжал, исказив свое лицо улыбкой в мою сторону, - что иправильно! Ибо наш автор понимает все значение музыки в драме!.

То... Я прошу отвести оркестру место, где он мог быиграть!

- Ему отведено место в кармане, - сказал Андрей Андреевич,делая вид, что открывает папку по срочному делу.

- В кармане? А может быть, лучше в суфлерской будке? Или вбутафорской?

- Вы сказали, что в трюме нельзя играть.

- В трюме? - взвизгнул Романус. - И повторяю, что нельзя. И вчайном буфете нельзя, к вашему сведению.

- К вашему сведению, я и сам знаю, что в чайном буфетенельзя, - сказал Андрей Андреевич, и у него шевельнулась другаябровь.

- Вы знаете, - ответил Романус и, убедившись, что Стрижа ещенет в партере, продолжал: - Ибо вы старый работник и понимаете вискусстве, чего нельзя сказать про кой-кого изрежиссеров...

- Тем не менее обращайтесь к режиссеру. Он проверялзвучание...

- Чтобы проверить звучание, нужно иметь кой-какой аппарат,при помощи которого можно проверить, например, уши! Но есликому-нибудь в детстве...

- Я отказываюсь продолжать разговор в таком тоне, - сказалАндрей Андреевич и закрыл папку.

- Какой тон?! Какой тон? - изумился Романус. - Я обращаюсь кписателю, пусть он подтвердит свое возмущение по поводу того, каккалечат у нас музыкантов!

- Позвольте... - начал я, видя изумленный взгляд АндреяАндреевича.

- Нет, виноват! - закричал Романус Андрею Андреевичу. - Еслипомощник, который обязан знать сцену как свои пятьпальцев...

- Прошу не учить меня, как знать сцену, - сказал АндрейАндреевич и оборвал шнурок на папке.

- Приходится! Приходится, - ядовито скалясь, прохрипелРоманус

- Я занесу в протокол то, что выговорите! - сказал Андрей Андреевич.

- И я буду рад, что вы занесете!

- Прошу оставить меня в покое! Вы дезорганизуете работниковна репетиции!

- Прошу и эти слова занести! - фальцетом вскричалРоманус.

- Прошу не кричать!

- И я прошу не кричать!

- Прошу не кричать! - отозвался, сверкая глазами, АндрейАндреевич и вдруг бешено закричал: - Верховые! Что вы там делаете?! - ибросился через лесенку на сцену.

По проходу уже спешил Стриж, а за ним темными силуэтамипоказались актеры.

Начало скандала со Стрижом я помню.

Романус поспешил к нему навстречу, подхватил под руку изаговорил:

- Фома! Я знаю, что ты ценишь музыку и это не твоя вина, но япрошу и требую, чтобы помощник не смел издеваться надмузыкантами!

- Верховые! - кричал на сцене Андрей Андреевич. - ГдеБобылев?!

- Бобылев обедает, - глухо с неба донессяголос.

Актеры кольцом окружили Романуса иСтрижа.

Было жарко, был май. Сотни раз уже эти люди, лица которыхказались загадочными в полутьме над абажуром, мазались краской,перевоплощались, волновались, истощались... Они устали за сезон,нервничали, капризничали, дразнили друг друга. Романус доставилогромное и приятное развлечение.

Рослый голубоглазый Скавронский потирал радостно руки ибормотал:

- Так, так, так... Давай! Истинный бог! Ты ему все выскажи,Оскар!

Все это дало свои результаты.

- Попрошу на меня не кричать! - вдруг рявкнул Стриж и треснулпьесой по столу.

- Это ты кричишь!! - визгнул Романус.

- Правильно! Истинный бог! - веселился Скавронский,подбадривая то Романуса: - Правильно, Оскар! Нам ребра дороже этихспектаклей! - то Стрижа: - А актеры хуже, что ли, музыкантов? Ты, Фома,обрати свое внимание на этот факт!

- Квасу бы сейчас, - зевая, сказал Елагин, - а нерепетировать... И когда эта склока кончится?Склока продолжалась еще некотороевремя, крики неслись из круга, замыкавшего лампу, и дым поднималсявверх.

Но меня уже не интересовала склока. Вытирая потный лоб, ястоял у рампы, смотрел, как художница из макетной - Аврора Госьеходила по краю круга с измерительной рейкой, прикладывала ее к полу

Лицо Госье было спокойное, чуть печальное, губы сжаты. Светлые волосыГосье то загорались, точно их подожгли, когда она наклонялась кберегу рампы, то потухали и становились как пепел. И я размышлял отом, что все, что сейчас происходит, что тянется так мучительно, всеполучит свое завершение...

Склока меж тем кончилась.

- Давайте, ребятушки! Давайте! - кричал Стриж. - Времятеряем!

Патрикеев, Владычинский, Скавронский уже ходили по сцене межбутафорами. На сцену же проследовал и Романус. Его появление непрошло бесседно. Он подошел к Владычинскому и озабоченно спросил утого, не находит ли Владычинский, что Патрикеев очень ужзлоупотребляет буфонными приемами, вследствие чего публика засмеетсякак раз в тот момент, когда у Владычинского важнейшая фраза: "А мнекуда прикажете деваться? Я одинок, я болен..."

Владычинский побледнел как смерть, и через минуту и актеры, ирабочие, и бутафоры строем стояли у рампы, слушая, как переругиваютсядавние враги Владычинский с Патрикеевым. Владычинский, атлетически