Школьная библиотека

И невольно она начинает думать его мыслями, говорить егословами, перенимать его вкусы и привычки,-- болеть егоболезнями, любоваться его недостатками. О! Сладчайшее рабство!

Такую-то любовь и принесла мне моя Мария. Ты, конечно,скажешь, что этот божественный дар был безумие, бессмыслица,дикое недоразумение, роковая ошибка? Тысячу раз говорил и досих пор говорю я себе то же самое. Но кто же от началамироздания сумел проникнуть в тайны любви и разобраться в еенеисповедимых путях? Кто взял бы на себя смелость, устраиваялюбовные связи, соединять достойных и великодушных свеликодушными, красивых с красивыми, сильных с сильными, аосевшую гущу выбрасывать в помойную яму?

Впрочем, это все философия. Бросим! Допьем наше вино, и ярасскажу тебе о себе самом. Сделаю это без всякой пощады, созлобным удовольствием.

Я -- как бы тебе сказать?..-- я... "заелся". Так у насговорят ярославские мужики про своего же брата мужика, которыйслучайно разбогател, а следовательно, загордился, заважничал изахамил: "Чего моя левая нога хочет!" Вот про него-то иговорят: "Ишь, заелся, сладкомордый!" Видишь, друг, я не щажусебя.

С первых дней нашего знакомства я очень скоро и свосхищением убедился, что Мария гораздо выше меня -- иинтеллектом, и любовью к жизни, и любовью к любви. От нееисходила живыми лучами здоровья теплая, веселая доброта. Каждоеее движение было уверенно, грациозно и гармонично. Она былакрасива своей собственной оригинальной красотой, неповторимой иединственной. Разве я не видел постоянно, как пристально на нееглядели мужчины, и какими долгими, испытующими, ревнивымивзглядами ее провожали женщины, и как они помногу разоборачивались на нее.

Я уже говорил тебе, что в первые розовые дни нашей любви ячувствовал себя перед нею и некрасивым и неуклюжим... Она дляменя была богиня или царица, полюбившая простого смертного. Еесвобода еще более подчеркивала мою русскую стеснительность...

Но как бездонно глубока область интимных любовныхвосторгов. Ни для кого не проницаемая, альковная жизньсвязывает двоих людей -- мужчину и женщину -- ночнойэгоистической тайной; делает их как бы соучастникамисокровенного сладостного греха, в котором никому нельзяпризнаться, о котором, даже между собою, стыдно говорить днем игромко.

Эта сила любовной страсти побеждает все неловкости,сглаживает все неровности, сближает крайности, обезличиваетиндивидуальности, уравнивает все разницы: пола, крови,происхождения, породы, возраста и образования и дажесоциального положения -- так. несказанно велика ее страшная,блаженная и блажная мощь!

Но в этой стихии всегда властвует не тот, который любитбольше, а тот, который любит меньше: странный и злой парадокс!

* * *

Не знаю сам, когда и как это случилось, но вскоре япочувствовал, что проклятая сила привычки уничтожила моепреклонение перед Марией и обесцветила мое обожание. Пафос ижест вообще недолговечны. Молодой и пламенный жрец сам незамечает, каким образом и когда обратился он в холодногоскептического хитреца.

Я не разлюбил Марию. Она оставалась для меня незаменимой,обольстительной, прекрасной любовницей. Сознание того, что яобладаю ею и могу обладать, когда хочу, наполняло мою душусамолюбивой, павлиньей гордостью. Но стал я в любви ленив,небрежен и часто равнодушен. Меня уже не радовали, не трогали,не умиляли, не занимали эти нежные словечки, эти ласковые,забавные имена, эти милые, глупые шалости, все эти маленькиеневинные цветочки насыщенной любви. Я потерял и смысл и вкус вних, они мне стали непонятны и скучны. Я позволял себя любить-- и только. Я был избалованным и самоуверенным владыкой.

Но так же, как Марии не пришло бы никогда в голову меритьи взвешивать свою щедрую, широкую, безграничную любовь, так и ясовсем не замечал перемены в моих отношениях к ней. Мнеказалось, что все у нас идет по-прежнему, просто и ровно, как ив первые дни. Да. Постепенность и привычка -- жестокиеобманщицы: они работают тайком.

Но это еще не все. Та прежняя Мария, которой я еще недавнотак любовался, Мария-друг, Мария-собеседник, Мария-спутник -"киль-хардаш", веселый, живой ее ум, прекрасный характер,светлая любовь к жизни, милость ко всему живущему -- все этопотеряло в моем сознании и пленительность и ценность. Скажудаже, что многое в Марии мне начинало не нравиться.

Было у нее, например, одно маленькое удовольствие: кормитьлошадей. Для этого она всегда носила в сумочке сахар. Какувидит на улице серого, слоноподобного, огромного першерона,сейчас подойдет к нему и безбоязненно протянет ему на Плосковытянутой маленькой розовой ладони кусок сахара. И добрый серыйвеликан бережно нащупывает мягкими

дрожащими губами белый кусок, возьмет, захрустит иотвешивает головой низкие поклоны. Тогда Мария, не глядя наменя, протягивала мне руку, и я должен был старательно вытеретьее носовым платком.

Эта забава всегда была для меня очень приятной. Но вотоднажды, когда Мария, по обыкновению, подошла к лошади ссахаром, я ни с того ни с сего заартачился. Видишь ли, забаваэта вдруг показалась мне слишком детской и, пожалуй, даженеприличной. "На нас смотрят!" И я сказал:

-- Мария, я бы на твоем месте так не рисковал. У лошадейчасто бывает сап. Легко можно заразиться.

Она быстро удивленно взглянула на меня и бросила сахар.

-- Хорошо, Мишика, ты прав. Я не буду больше.

И с тех пор она никогда не подходила к своим серымлюбимцам.

Потом вышел еще случай. Надо сказать тебе, что она никогдане подавала профессиональным нищим, но всяких уличных певцов,музыкантов, фокусников, чревовещателей, акробатов и другихбродячих артистов одаривала не по заслугам милостиво.

И вот однажды мы увидели на каком-то окраинном бульвареполуголого атлета в рваных остатках грязного трико. Он стоял наразостланном дырявом ковре, широко расставив ноги, растопыряопущенные руки, склонив воловью шею, и тупо глядел в землю

Железные гири, тяжелая наковальня, огромные дикие камни икузнечный молот валялись около него. Собралась небольшая толпаротозеев и безмолвно разглядывала силача и его тяжести

Щупленький, вороватого вида человечек в морском берете скрасным помпоном, с2оя посредине, выхваливал атлета: "Чемпионмира, король железа, мировые рекорды, почетные ленты и золотыепояса; личное одобрение принца Уэльского, орден льва исолнца!.."

Потом он останавливался на минуту, обходил круг зрителей старелкой, в которую скупо брякали медные и никелевые су, иопять принимался зазывать почтенную и великодушную публику.

-- Подойдем поближе,-- сказала Мария. Я поморщился:

-- Дитя мое, что ты находишь здесь интересного?Здоровенный детина, которому лень работать, ломается передбездельниками. И какая тупая морда у этого ярмарочного силача:наверное, прирожденный взломщик и убийца.

О, черт бы меня побрал! Откуда вдруг явилось во мне этоблагоразумие, эта брезгливость, эти гражданские чувства?Никогда раньше я в себе их не находил. Мария сказала:

-- Пожалуй, ты прав, Мишика. Мне просто его жаль. Пойдемотсюда.

Но, прежде чем уйти, она быстро скомкала синюю кредитнуюбумажку и кинула ее в середину круга на ковер. Зазывалыщикбыстро ее подхватил и, отвесив Марии шутовски низкий поклон,закричал:

-- Благодарю вас, бесконечно благородная дама, столь жепрекрасная, сколь и великодушная. Дамы и господа, следуйтедоброму примеру очаровательной герцогини!..

Вдобавок он еще послал нам обеими руками воздушный летучийпоцелуй.

Я заторопился:

-- Уйдем, уйдем поскорее. На нас смотрят.

Мне показалось, что она вздохнула... Или, может быть,зевнула?

Ах, милый, я наделал в эту пору глупостей и пошлостей безконца.

У нее, например, были свои "розовые старички". Так онаназывала те семьи, где осталось только двое стариков -- муж ижена. А остальные перемерли или разбрелись по свету. Так идоживают старички свой век: оба седенькие, оба в одинаковыхдобрых морщинах, оба по-старчески розоватые и крепкие итрогательно похожие один на другого