Школьная библиотека

я с удовольствием позволял ласкать себя. Вечная история смужчинами, вообще склонными в любви задаваться.

Это я сам однажды понял и почувствовал в одно яркоемгновение. Весенним, теплым и ароматным вечером мы с Мариейсидели в густой прекрасной аллее улицы Курс-Пьер-Пюже. Мымолчали. Голова Марии лежала у меня на плече.

И вот она, обняв меня и прижавшись ко мне, сказала тихо имедленно, точно раздумывая и проверяя вслух свои мысли:

-- Знаешь что, Мишика. Я чувствую теперь, что до тебя яникого не любила. Я хотела любить и искала любви, но все, что яузнала,-- это была не любовь, а ошибка... может быть, невольнаяложь перед самой собой. А теперь мне кажется, что я нашла исебя, и тебя, и ту вечную любовь, о которой мечтают всевлюбленные, но которая из миллионов людей дается только однойпаре.

Я не ответил. Я молча погладил ее волосы. Но в сердце уменя зашевелилось нехорошее чувство. Что это? Неужели покушениена мою свободу? Старая, знакомая, скучная песенка?

О, осел! Глупый, неблагодарный осел! Питайся теперьбурьяном и чертополохом и обливай колючки едкими слезами

Колесо времени не остановишь и не повернешь обратно

Глава VIII. МАДАМ ДЮРАН

Все течет во времени, и ко многому привыкаешь понемногу,незаметно для самого себя. Я уже чувствовал себя почти мужемМарии. Когда она бывала у меня в гостинице "Порт", нередко мызамечали, что наши мысли идут параллельно; часто мы произносилиодновременно одно и то же слово; привычки и вкусы становилисьобщими.

Низкую и обширную каюту свою с окнами в виде иллюминаторовя устроил совсем в корабельном стиле: повесил на стену большойбарометр, спасательный круг и пробковый пояс; укрепил наподоконнике компас, а самый подоконник расчертил радиусами натридцать два румба; к потолку подвесил полотняный гамак -корабельную койку. Марии очень понравилась эта затея. Мне тоже

Однако ее пристрастие ко всему морскому -- признаюсь -наводило меня порою на печальные и ревнивые мысли, которые явсячески старался отгонять.

Я уже давно приучился не задавать ей лишних вопросов,признав наконец за этим правилом и такт, и мудрость и взаимноедоверие. Да, с презрительной усмешкой стал я думать об одномрусском, довольно-таки распространенном обычае. Он и она,прежде того дня, когда на них возложат "венцы от каменечестна", зачем-то обменивались дневниками или простопризнаниями в прежних любовных прегрешениях, все равно,истинных или мнимых. О, каким жгучим средством оказывался этотписьменный и устный материал потом,

через год, чтобы колоть и хлестать им друг друга безпощады!

Я по-прежнему мало знал о Марии, но сама обыденная жизньоткрывала мне изредка новые черты в ее загадочном существованиии в ее прекрасной душе -- свободной, чистой, гордой и доброй,хотя я и до сих пор не понимаю: была ли эта душа пламенной илихолодной?.. Эти проблески я могу сравнить с мгновеннымщелканьем фотографического аппарата.

Какой я был дурак! Я обижался -- и серьезно! -- на Мариюза то, что она никогда не соглашалась уснуть у меня, хотя"засиживалась" иногда до раннего солнца. "Мне надо отдохнуть,чтобы работать со свежей головой". Так однажды она мне сказала

А в другой раз ничего не ответила на мое предложение

Засмеялась, нежно-нежно меня поцеловала, назвала своим милымбольшим медведем и, распахнув дверь, быстро застучалакаблучками по лестнице. Я едва успел ее догнать, чтобы посадитьв автомобиль.

Помню еще одно утро, после долгой, блаженной ночи... Мнеуже пора было ехать на завод, но я сказал легкомысленно :

-- Душа моя, ведь нам очень хорошо вместе. Такая ночь, какэта, -- эта самая -- никогда не повторится; продолжим ее еще надвадцать четыре часа, прошу тебя.

-- А твоя служба?

-- Ну, мое присут1твие не так уж крайне необходимо

Наконец, я могу сейчас же телеграфировать, что заболел иливывихнул ногу...

Она медленно и серьезно покачала головою:

-- Зачем говорить неправду? Лгут только трусы и слабыелентяи. Тебе, большой Мишика, не идет притворство.

-- Даже в шутку?

-- Даже в шутку.

Это нравоучение меня немного покоробило, и я возразил сосдержанной резкостью:

-- Странно. Разве я не хозяин своего тела, своего времени,своих мыслей и желаний? Она согласилась:

-- Конечно, полный хозяин. Но только до тех пор, пока несвязан.

-- Контрактом? -- спросил я с кривой улыбкой.

-- Нет. Просто словом.

По правде говоря, мне некуда было дальше идти в нашемразговоре. Но я сознавал, что она права, и потому разозлился исказал окончательную глупость:

-- А разве я не хозяин и своему слову? Хочу -- держу его

Хочу -- нарушу...

Она не отозвалась. Опустила руки на колена, низко склонилаголову. Так в молчании протекли секунды...

С острой горечью, с нежной виноватой жалостью к ней, сотвращением к своей выходке говорил я себе мысленно в этутяжелую минуту:

-- Будь же настоящим мужчиной, стань на колени, обними ееноги, покрой поцелуями ее волшебные теплые руки, просипрощения! Все пройдет сразу, вся неловкость положенияулетучится в один миг.

Но черт бы побрал эту глупую гордость, это тупое обидчивоеупрямство, которое так часто мешает даже смелым людям сознатьсявслух в своей вине или ошибке. Таким ложным стыдом, фальшивымсамолюбием страдают нередко крепкие, умные, сильные личности,но чаще всего дети и русские интеллигенты, особенно же русскиеполитики.

Были моменты, когда мои нервы и мускулы уже собирались,сжимались, чтобы бросить меня к ее ногам, и -- вдруг -- унылаямысль: "Нет, теперь уже поздно!... Нужное мгновениепропущено... Жест после долгой паузы выйдет ненатуральным..

станет еще стыднее и неловче..."

Но Мария, моя прекрасная, добрая Мария быстро поняла и моиколебания, и мои колючие мысли. Она встала, положила руки намои плечи и близко заглянула мне в глаза своими ласковыми,чистыми глазами.

-- Дорогой Мишика, не будем дуться друг на друга. Простименя. Я была бестактна, когда вздумала читать тебе мораль. Это,конечно, не дело женщины. Поцелуй меня, Ми-шика, поцелуйскорее, и забудем все. Делай что хочешь с моим временем и сомною. Я твоя и сегодня, и завтра, и всегда. Мы помирилисьсладко и искренно. Но у меня уже не хватило решимости нипродлить нашу ночь на двадцать четыре часа, ни послать на заводтелеграмму. Мария довезла меня до вокзала, и мы там рассталисьдобрыми друзьями и счастливыми любовниками.

* * *

Когда вытащишь большую и глубокую занозу, то еще долгосаднит пораненное место. Всю неделю не давали мне покоянеприятные, кислые мысли, далеко не лестные для меня самого. Ужочень я грубо развернул перед европейской, умной и прелестнойженщиной изнанку русской широкой души: наше небрежение к долгуи слову, нашу всегдашнюю склонность "ловчиться", чтобы избежатьпрямой и ответственной обязанности, наше отлынивание от дела, аглавное нашу скверную привычку носиться со своим я и совать еговсюду без толка в основания, дерзко отметая опыты культуры,завоевание науки, навыки цивилизации. Не оттуда ли нашнигилизм, анархизм, индивидуализм, эгоцентризм и наш худосочныйприпадочный атеизм и чудовищно изуродованное сверхчеловечество,вылившееся в лиги любви, в огарчество, в экспроприации? И неэти ли черные стороны русской души создали удобренную почву длятакого пышного расцвета русской самозванщины, от Емельки доХлестакова?.. Пьяный чиновничишка, коллежский регистратор,когда его выталкивали за неплатеж из кабачка, непременногрозился: "Погодите! Я еще вот покажу себя! Вы еще не знаете, скем имеете дело!"...

Теперь ты видишь, друг мой, как в эти дни я корчился,вспоминая свои идиотские слова о честном слове, почти оприсяге: "Захочу -- держу, захочу -- брошу псу под хвост..."

В субботу, по окончании работы, Мария заехала за мною назавод, как нередко делала и раньше. У нее был собственный,