Школьная библиотека

совсем как соты: едва намечались какие-то узенькие проходы,винтовые лестницы, слепые черные дыры. Наверху, как на шпиле,громоздилось неуклюжее серое здание замка "Chateau fort" -бывшее страшное разбойничье гнездо.

Внизу жило, дышало, рябилось, сверкало далекое морэ такойглубокой, густой синевы, которую можно было бы скорее назватьчерной, если бы она не была синей.

Мария стояла с биноклем в середине арки, облокотившисьобоими локтями о подоконник. Вдруг она воскликнула:

-- Мишика, иди скорей. Посмотри на эту лодку. О, каккрасиво!

Я подошел, взял у нее бинокль, поглядел и подумал: что жетут необыкновенного? Сидит на веслах человек в белом костюме скрасным поясом и гонит лодку. Но она говорила:

-- Нет, ты посмотри повнимательнее: весла -- как крыльястрекозы. Вот она мгновенно расправила их, и как остр, какпрекрасен их рисунок. Еще момент, и они исчезли, точнорастаяли, точно она потушила их, и опять, и опять. И что запрелестное тело у лодки. А теперь посмотри вдаль, на этогошоколадного мальчика.

На скале стоял почти черный мальчуган, голый. Левая его,согнутая в локте, рука опиралась на бедро, в правой он держалтонкую длинную палку, должно быть, что-то вроде остроги, потомучто иногда, легко и беззаботно перепрыгивая с камня на камень,мальчик вдруг быстрым движением вонзал свою палку в воду и дляпротивовеса округло подымал левую руку над головой.

-- О Мишика, как это невыразимо красиво! И как всеслилось: солнце, море, этот прозрачный воздух, этот полудетскийторс, эти стройные ноги, а главное -- что мальчишка вовсе недогадывается, что на него смотрят. Он сам по себе, и каждое егодвижение естественно и потому великолепно... И как мало надочеловеку, чтобы до краев испить красоту!

Странно: в этот момент как будто бы впервые раскрылись моивнутренние душевные глаза, как будто я впервые понял, как многопростой красоты разлито в мире.

Весь мир на мгновение показался мне пропитанным,пронизанным какой-то дрожащей, колеблющейся, вибрирующей,неведомой многим радостью. И мне почувствовалось, что от Мариико мне бегут радостные дрожащие лучи. Я нарочно и незаметно длянее приблизил свою ладонь к ее руке и подержал ее на высотевершка. Да, я почувствовал какие-то золотые токи. Они похожибыли на теплоту, но это была совсем не теплота. Когда явплотную прикоснулся рукою к руке Марии -- ее кожа оказаласьгораздо прохладнее моей. Она быстро обернулась и поцеловаламеня в губы.

-- Что ты хочешь сказать, Мишика? Тогда я рассказал ей озолотых лучах, проникающих вселенную.

Она обняла меня и еще раз поцеловала.

-- Мишика,-- сказала она в самые губы мне.-- Это любовь.

В каждом большом счастье есть тот неуловимый момент, когдаоно достигает зенита. За ним следует нисхождение. Точказенита!.. Я почувствовал, как моих глаз тихо коснулась темнаявуаль тоски

Глава XII. ТАНГЕНС

Ах, друг мой, друг мой. Обоим нам приходилось когда-тоизучать тригонометрию. Там, помнишь, есть такая величина -тангенс, касательная к окружности круга. Меня, видишь ли, еезагадочное, таинственное поведение приводило всегда визумление, почти в мистический страх. В известный момент,переходя девяностый градус, тангенс, до этой поры возраставшийвверх, вдруг с непостижимой быстротой испытывает то, чтоназывается разрывом непрерывности, с удивлением застает самогосебя ползущим, а потом летящим вниз,-- полет, недоступныйчеловеческому воображению. Но еще больше поражало меня то, чтоминута, ни секунда, ни одна миллионная часть секунды: ведьвремя и пространство можно дробить сколько угодно, и всегдаостаются довольно солидные краски... Где же этот таинственныймомент?

Был у меня один приятель, Колька Цыбульский,талантливейший математик и музыкант и в то же время не толькоотчаянный эфироман, но и поэт сернистого эфира. Он как-торассказывал мне об ощущениях, сопровождающих вдыхание этогонаркотика.

-- Сначала,-- говорил он,-- неприятный, даже противный,сладко приторный запах эфира. Потом страшное чувство недостаткавоздуха, задыхания, смертельного удушья. Но мысль и инстинктжизни ничем не усыплены, ничем не парализованы. И вот,-- совсемне "вдруг", без всяких границ и переходов,-- я живу в блаженнойстране Эфира, где нет ничего, кроме радостной легкости ивечного восторга.

-- Часто, ложась на диван,-- говорил Цыбульский,-- изакрывая рот и нос ватной маской, пропитанной эфиром, янастоятельно приказывал себе: "Сознание не теряется сразу,заметь же, заметь, непременно заметь момент перехода внирвану..." Нет! все попытки были бесполезны. Это... этонепостижимо... Это вроде превращения тангенса!

-- Вот так же, мой друг, я думаю, неуловим и тот момент,когда любовь собирается либо уходить, либо обратиться в тупую,холодную, покорную привычку.

И может быть, именно в Борме, в тот самый миг, когда душинаши до краев были налиты счастьем,-- тогда-то и пошла наубыль, незаметно для меня, моя любовь к Марии. Она сказалаласково, почти вкрадчиво:

-- Мишика! Здесь так хорошо. Оставим здесь наш шатер ещена один день?

Я, вспомнил нашу давнюю маленькую ссору, еще там, в "Отельдго Порт", в нашей корабельной каюте, и вдруг почувствовал себяутомленным и пресыщенным. Я возразил:

-- А моя служба на заводе? А долг чести? А верность слову?

Она поглядела на меня печально. Белки ее глаз порозовели.

-- Ты прав, Мишика. Я рада, что ты стал благоразумнееменя. Поедем. Мне стало жалко ее. Я поторопился сказать:

-- Нет. Отчего же? Если ты хочешь, я останусь судовольствием...

-- Нет, Мишика. Поедем, поедем.

Я согласился. Дорога до Марсели была длинна и скучна. Мымного .молчали. Чувство неловкости впервые легло между нами

Потом оно, конечно, рассеялось, и наши новые встречи казалисьпо-прежнему легкими и радостными.

* * *

Теперь-то я многое обдумал и многое понял, и я убежден,что мы, мужчины, очень мало знаем, а чаще и совсем не знаемлюбовный строй женской души. У Марии, так смело и красивоисповедовавшей свободу любви, было до меня нескольколюбовников. Я уверен, ей казалось вначале, что каждого из нихона любит, но вскоре она замечала, что это было только исканиенастоящей, единственной, всепоглощающей любви, толькосамообман, ловушка, поставленная страстным и сильнымтемпераментом.

Большинство женщин знает -- не умом, а сердцем -- этиискания и эти разочарования.

Почему наиболее счастливые браки заключаются во вдовствеили после развода? Почему Шекспир устами Меркуцио сказал:"Сильна не первая, а вторая любовь"?

Мария, невзирая на свою женственность, обладала большойволей и большим самообладанием. В любви не ее выбирали:выбирала она. И она никогда не тянула из жалости или попривычке выветрившейся, нудной, надоевшей связи, как невольнотянут эту канитель многие женщины. Она обрывала роман задолгодо длинного скучного эпилога и делала это с такой ласковойтвердостью и с такой магнетической нежностью, какую я увиделвпервые на -примере покойного суперкарго Джиованни. Ведьпозднее, уступая моей неуемной ревности к прошлому, она мнемногое, многое рассказала.

Еще я тебе скажу: есть неизбежно у женщины, нашедшейнаконец свою истинную, свою инстинктивно мечтанную и желаннуюлюбовь, есть у нее одно великое счастье, и оно же величайшеенесчастье: она становится неутол8мой в своей щедрости. Ей малоотдать избраннику свое тело, ей хочется положить к его ногам исвою душу. Она радостно стремится подарить ему свои дни и ночи,свой труд и заботы, отдать в его руки свое имущество и своюволю. Ей сладостно взирать на свое сокровище как на божество,снизу вверх. Если мужчина умом, душою, характером выше ее, онастарается дотянуться, докарабкаться до него; если ниже, онанезаметно опускается, падает до его уровня. Соединитьсявплотную со своим идолом, слиться с ним телом, кровью,дыханием, мыслью и духом -- вот ее постоянная жажда!