Школьная библиотека

которых великое назначение -- нести цвет культуры и цивилизациидиким народам. И вот они начали злоупотреблять священнымобычаем гостеприимства. Они в домах магометан стали умышленнохвалить то то, то это, пока не потеряли умеренности и непринялись расхваливать хозяину огулом, все самые лучшие, самыедревние драгоценности, собранные еще прапрадедами. Мусульманеморщились, кряхтели, беднели с каждым днем, но, верныепреданиям, нарушить старый неписаный закон, "адат", нерешались. Тогда, сжалившись над ними, пришел им на помощь одинзнаменитый, мудрый мулла.

-- В Коране написано,-- сказал Хаджи,-- что все в миреимеет свою грань и свой конец, за исключением воли Аллаха

Поэтому и гостеприимству есть предел. В твоем собственном домедаже кровный враг считается выше хозяина. Он больше, чемродственник, он друг, и особа его священна для тебя. Но кактолько он переехал за черту твоих владений -- законгостеприимства исчезает. Враг снова становится врагом, и оттвоего разумения зависит, как ты должен поступить с ним. Аразве не враг тебе жа4ный и бесцеремонный человек, который, подзащитой твоего великодушия и уважения к старинному закону,безнаказанно обирает твой дом да еще вдобавок искренно считаеттебя ослом?

Верные сыны пророка приняли к самому сердцу это поучение

Послушный закону хозяин по-прежнему терпеливо подноситназойливому гостю все, что ему понравилось в доме. Онпочтительно провожает его до порога и желает ему доброй дороги,но спустя малое время он седлает коня и скачет вследобжорливому гостю, и, настигнув его в чужих владениях, хоть быдаже на соседнем поле, он отнимает у хапуги все свои вещи, незабыв, конечно, вывернуть его карманы и отнять у него все, чтоимеет какую-нибудь цену. Вот видишь, Мария, до чего доводитложно понятая щедрость.

Она засмеялась:

-- Благодарю за веселую притчу.

Но потом ее влажные темные глаза стали серьезны. Кактогда, в первый день нашего знакомства, у меня в "Отель дюПорт" четыре месяца назад, она положила мне руки на плечи. Еегубы были так близко к моему лицу, что я обонял ее дыхание,которое было так сладостно, точно она только что жевалалепестки дикого шиповника. Она сказала:

-- В Испании есть похожий обычай. Там, когда впервыеприходит гость, хозяин говорит ему:

-- Вот мой скромный дом. Начиная с этого благословенногочаса, прошу вас, считайте его вашим собственным домом ираспоряжайтесь им, как вам будет угодно. И она страстновоскликнула:

-- Милый мой, любимый Мишика, мой славный бурый медведь! Яот всей души, от всего преданного сердца повторяю эти словаиспанского гостеприимства. Этот дом твой, и все, что в нем, -твое: и павлин твой, и я твоя, и все мое время -- твое, и всемои заботы -- о тебе.

Медленно опуская ресницы, она прибавила тихо:

-- Мишика, мне стыдно и радостно признаться тебе... Знаешьли, теперь мне все чаще кажется, будто бы я всю жцань искалатолько тебя, только тебя одного и наконец нашла. Ах, это всеболтовня о каком-то далеком, где-то вдали мерцающем идеале. Ну,какой же ты идеал, мой дорогой Медведь? Ты неуклюжий, тытяжелый, ходишь вперевалку, волосы у тебя рыжие. Когда я тебяувидела в первый раз на заводе, я подумала: "Вот чудесныйбольшой зверь для приручения". И я сама не помню, как и когдаэто случилось, что добрый зверь стал моим господином. Я тебясерьезно прошу, Мишика, поживи у меня, сколько тебе понравится

Я не стесню твоей свободы, и когда ты захочешь, мы опять можемвернуться в нашу морскую каютку.

-- Мария! а где же твое гордое, брезгливое одиночество?Твоя абсолютная свобода? Отвращение к тесной жизни бок о бок?

Она улыбнулась кротко, но не ответила.

-- Поцелуй меня скорее, Мишика, и пойдем завтракать. Яслышу, идет моя Ингрид.

Действительно, открылась боковая дверь, и в ней показаласькакая-то женщина и издали поклонилась.

У Марии была уютная светлая маленькая столовая,незатейливая, но очень вкусная кухня и хорошее вино

Прислуживала нам молчаливо эта самая Ингрид -- чрезвычайностранное и загадочное существо, по-видимому, откуда-то ссевера, из Норвегии, Швеции или Финляндии, судя по имени;светловолосая, с необычайно нежной кожей. Лицо и фигура у неебыли как бы двойные. Когда она глядела на Марию, голубые глазастановились необыкновенно добрыми и прекрасными: это былумиленный взор ангела, любующегося на свое верховное божество

Но когда эти глаза останавливались на мне, то мне казалось, чтона меня смотрит в упор ядовитая змея или взбешенная, яростная,молодая ведьма. Или мне это только мерещилось? Но такоевпечатление осталось у меня на очень долгое время -- вернее,навсегда. Достаточно сказать, что каждый раз впоследствии,когда я чувствовал ее присутствие за моей спиною, я невольно ибыстро оборачивался к ней лицом, подобно тому как каждыйчеловек инстинктивно обернется, если по его пятам крадетсяковарная дрянная собака, которая хватает за ноги молчком,исподтишка.

Пользуясь минутой, когда Ингрид вышла из столовой, яспросил Марию: .

-- Где ты достала эту странную женщину? -- И тут жеосекся: -- Прости, Мария, я опять спрашиваю...

Она на секунду закрыла глаза и печально, как мнепочудилось, покачала головой. Может быть, она слегкавздохнула?..

-- Нет, Мишика. Это прошло. Теперь спрашивай меня о чемхочешь, я отвечу откровенно. Я верю твоей деликатности. Я тебесейчас скажу, откуда Ингрид, а ты сам рассуди, удобно ли мнеоткрывать чужую тайну? -- Тогда не надо, Мария... не надо...

-- Все равно. Я вытащила ее из публичного дома вАргентине.

Я не знал, что сказать. Замолчал. А вошедшая Ингрид, точнозная, что разговор шел о ней, пронзила меня отравленнымвзглядом василиска...

А все-таки наш завтрак кончился весело. Ингрид разлилашампанское. Мария вдруг спросила меня:

-- Ты очень любишь это вино?

Я ответил, что не особенно. Выпью с удовольствиембокал-два, когда жажда, но уважения к этому вину у меня нет.

-- Послушай же, Мишика, я должна тебе сделать маленькоепризнание. Мне до сих пор бывает стыдно, когда я вспоминаю отом, как я фамильярно напросилась на знакомство с тобою вресторане этой доброй толстухи испанки (и она в самом делепокраснела; вообще она краснела не редко). Но я, пожалуй, здесьне так виновата, как кажусь. Видишь ли, у нас в Марсели былодин русский ресторан. Теперь его уже больше нет, он разорилсяи исчез. Я однажды пошла в него с одним моим знакомым, которыймного лет прожил в России, очень ее любит -и отлично говоритпо-русски. Я не учла того, что он хотя и умный и добрыйчеловек, но великий шутник и мистификатор. А я,-- признаюсь,-плохо понимаю шутку. В этом ресторане он был моим гидом. Язаметила, что все служащие женщины были дородны и важны, почтивеличественны. Иногда, с видом милостивого снисхождения, ониприсаживались то к одному, то к другому столику и пригубливаливино. "Кто эти великолепные дамы?" --спросила я моего спутника

И он объяснил мне: эти дамы -- все из высшей русскойаристократии. Самая незаметная среди них -- по крайней мере,баронесса, остальные -- графини и княгини. Потом плясали и пеликакие-то маленькие курчавые люди с золотыми кубиками, нашитымина груди камзола. Одну из их песен мой гид перевелпо-французски. В ней говорилось о том, что русские бояре немогут жить без шампанского вина и умирают от ностальгии, еслине слышат цыганского пения. Ведь это неправда, Мишика?

-- Конечно, неправда.

-- А я доверчива до глупости. Я думала, там, у Аллегрии,показать тебе и почет, и тонкое знание аристократическойрусской жизни. Ну, не глупа ли я была, мой добрый Мишика? Атеперь выпьем этого вина за наше новоселье!

Я сказал шутя:

-- За наш брак!

Она отпила глоток вина и ответила:

-- Только не это

Глава X. ФЛАМИНГО

После завтрака Мария показала мне свой дом. Есть на светестарая-престарая пословица: "Скажи мне, с кем ты знаком, а яскажу, кто ты таков". С не меньшим смыслом можно, пожалуй, было