Школьная библиотека

Зачем она познакомила нас? Что у нее общего с этим смуглыми голубоглазым Антиноем? Чем объяснить его дерзкуюпридирчивость? Неужели ревность? Как мне теперь держать себя смоей прекрасной дамой? Вчера она обещала сказать мнемного-много или ничего... Что она скажет?

Я попал в какой-то запутанный ребус. Но -- говорю правду-- ни одна косая, ни одна враждебная мысль не возникала во мнепо поводу моей странной незнакомки. Я вызывал в памяти еепрелестное лицо, ее милый голос, ее руки и чувствовал, что верюей непоколебимо.

В дверь громко постучали тройным ударом. Я крикнул"entrez"7 и поднялся навстречу.

В комнату вошел суперкарго. Теперь, когда он был на ногах,я увидел стройность и крепость его сложения и быстро подумал:неужели опять ссора? Розовый воинственный газ уже испарился измоей головы. Новое буйное опьянение гневом мне представлялосьскучным и противным.

Он шел ко мне с открытой протянутой рукой, с ясными исмелыми глазами.

-- Простите меня,-- сказал он просто.-- Я был виноват,затеяв этот глупый разговор, и я недостойно держB себя.

Мы пожали друг другу руки. Он продолжал спокойным, новнутренне дрожавшим голосом:

-- Вся беда в том, что я увидел, как вы поцеловали ееруку. Я забыл, что у вас на севере это -- самый простой обычай

У нас же, на юге, целуют руку только очень близкой женщине:матери, жене, сестре. Я не знал, как объяснить ваш жест:фамильярностью, дерзостью или... или... еще чем-нибудь. Но яуже принес вам извинение. Позвольте мне выпить воды.

На моем ночном столике не было стакана. Он взял графин истал пить из горлышка с такой жадностью, что я слышал егоглотки и я видел, как дрожала его рука.

Напившись, он вытер рот ладонью и сказал с суровойторжественностью :

-- Да хранит синьору пресвятая Ностра Дама делля Гвардамарсельская и все святые.

Я не мог удержаться от вопроса:

-- Вы говорите так, как будто "синьора" близка вам.

Он отрицательно замотал указательным пальцем перед носом.

-- Нет, нет, нет, нет. Можно ли быть близким солнцу? Нокто мне может запретить обожать синьору? Если бы ей предстоялоуколоть свой маленький палец иголкой, то я, чтобы предотвратитьэто, отдал бы всю мою кровь... Прощайте же, синьор. Я думаю,вам не трудно будет передать синьоре, что мы рассталисьдрузьями.

Еще раз мы протянули друг другу руки. Пожатие егомозолистой ладони до боли сдавило и склеило мои пальцы.

Я внимательно взглянул на него и поразился тому, какчудесно изменились его глаза. В них уже не было прежнейнеприятной жестокости: они посинели и смягчились; они блестелитеми слезами, которые выступают, не проливаясь. Отвратительновидеть плачущего мужчину, но когда у сильного и гордогочеловека стоят в покрасневших глазах эти теплые слезы, которыеон сам каким-то усилием воли заставит высохнуть, то, право,лицо его на мгновение становится прекрасным.

-- Баста! -- сказал моряк, бросая мою руку.-- Да хранитбог синьору: она лучше всех на свете. Я уже никогда больше неувижу ни ее, ни вас.

-- Почему вы так говорите? Мир не особенно велик. Можетбыть, встретимся.

-- Нет,--сказал он с покорным вздохом,--я уверен: раньше,чем кончится этот год,-- я утону в море. Гитана в Кадиксепредсказала мне два события, которые произойдут почти рядом

Одно случилось сегодня. Прощайте, синьор.

Он простился и вышел, не оглянувшись. Мне слышно было, какон сбегал по каменной лестнице с той быстротой, с какой толькомолодые моряки умеют спускаться по трапам.

Я ждал ее. И слышал биение своего сердца. Кто из нас неволновался перед свиданием, на котором нам обещано много-много?Но теперь было совсем другое. Я чувствовал, что за дверьюмолчаливо стоит моя судьба и вот-вот готова войти ко мне. Яиспытывал ту странную усталость, ту ленивую робкую вялость,которые, как отдаленное пророчество, говорят нам о близостивеликого жизненного перелома. Я думаю, что такое духовноекраткое изнеможение должны переживать монархи перед коронациейи приговоренные к смерти в ожидании палача.

Издали-издали, снизу, до меня донесся быстрый, легкий,четкий стук ее каблучков. Я поспешил спуститься и встретился сней на площадке. Она обеими руками обняла мою шею. Прикасаясьгубами к моим губам, она жарко шептала:

-- Мишика, мой милый Мишика, я люблю тебя, Миши-ка. Мысвободны, о мой Мишика, о мой милый Мишика!

Так мы останавливались на каждой площадке. А когда мыпришли в мою комнату, она нежно взяла меня ладонями за виски,приблизила мое лицо к своему и, глядя мне глубоко в глаза,сказала со страстной серьезностью:

-- Я твоя, Мишика... В счастии и в несчастий, в здоровье ив болезни, в удаче и неудаче. Я твоя до тех пор, пока тыхочешь, о мой возлюбленный Мишика! Потом вдруг встряхнулаголовой и сказала: -- Я велела завтрак принести к тебе, наверх

Будем одни, не так ли, Мишика?

Глава V. МАРИЯ

В это воскресенье я совсем позабыл о моих заводскихдрузьях, которые, по уговору, дожидались меня в старом порту,против старого ресторана Бассо, знаменитого на весь мир своимогненным буйабезом. Забыл я также и о самом заводе: не поехалтуда ни в понедельник, ни во вторник, взял по телеграфу отпуск

Эти дни навсегда, неизгладимо врезались в моей памяти. Я помнюкаждое слово, каждую улыбку; теперь это -- моя тайная шкатулкас сокровищами...

Не знаю, может быть, было бы и некстати, что я заговорил осуперкарго, но мне это казалось каким-то неизбежным долгом. Ярассказал ей о нашем искреннем примирении, о его красивоммужестве, о его благоговении перед ней и о том, как онблагословлял ее имя. Когда я упомянул о его предчувствииблизкой смерти, мне показалось, что она побледнела. Немногопомолчав, она сказала:

-- Надо, чтобы ты знал все. Почти год назад я его любила

И он любил меня. Нам пришлось надолго расстаться. Он должен былидти в кругосветное путешествие. Мы не давали друг другу клятвво взаимной вечной верности. Такие клятвы -- смешной и обидныйвздор. Я сказала только, что буду ждать его возвращения и доэтого срока не полюблю никого. Первое время я, правда, немноготосковала. Но не умею сказать почему -- время ли постепеннозаглушало мои чувства, или любовь моя к нему была не оченьглубока -- образ его скоро стал как-то стушевываться в моемвоображении, расплываться, исчезать. Наконец, я позабыла еголицо. Я старалась воскресить в памяти наши счастливые часы иминуты... и не могла. Я поняла, что не люблю его больше. Онзнал меня. Он верил мне. Он знал, что никакая сила не заставилабы меня изменить ему в его отсутствие.

Я тебе должна признаться -- хотя это мне немножко истыдно,-- что когда я увидела тебя в первый раз, то мгновеннопочувствовала, что ты будешь моей радостью и я буду твоейрадостью. Нет, нет, я себя не воображала какой-топобедительницей, хищницей, соблазнительницей, но я яснопочувствовала, что очень скоро наши сердца забьются в одинтакт, близко-близко друг к другу. Ах! эти первые, быстрые, какискра в темноте, летучие предчувствия! Они вернее, чем годызнакомства.

Мне трудно было удерживать себя, и я сделала несколькомаленьких глупостей вчера.

Ты простил меня. Но все-таки я не изменила. В любви, дажев прошлой, нет места лжи.

Я ему сказала, что люблю тебя. Он сразу покорился судьбе

Это не я заставила его подняться к тебе. Он сам понял своювину. Он принял тебя за обыкновенного нагловатого искателяприключений, и когда ты поцеловал мою руку -- это показалосьДжиованни вызовом ему и неуважением ко мне...

Легкая, почти неуловимая вуаль печали скользнула по еелицу и прошла. Она сказала:

-- Довольно о нем! Не правда ли? Его нет между нами. Ясогласился. Да. Но горька и тяжела мне была эта страннаяминута, когда вся Марсель, глубоко погруженная в темноту ночи,беззвучно спала. Я невольно снова вспомнил моегопредшественника таким, каким я его видел у меня, при прощании,и невольно подумал о себе. Я себя увидел грузным, с ленивойперевалкой, серые глаза широко расставлены в стороны, курчавые