Школьная библиотека

видели мы, всезнающие дети, когда, бывало, тому или другому изнас приснится дурной сон, и разбуженная звериным воплем, онапоявлялась из соседней комнаты, босая, простоволосая, поднявперед собою свечу, миганьем своим обращавшую в чешую золотыеблестки на ее кроваво-красном капоте, который не прикрывал еечудовищных колыханий; в эту минуту она казалась сущимвоплощением Иезавели из "Atha-lie", дурацкой трагедии Расина,куски которой мы, конечно, должны были знать наизусть вместе совсяким другим лжеклассическим бредом

6

Всю жизнь я засыпал с величайшим трудом и отвращением

Люди, которые, отложив газету, мгновенно и как-то запростоначинают храпеть в поезде, мне столь же непонятны, как, скажем,люди, которые куда-то "баллотируются" или вступают в масонскиеложи, или вообще примыкают к каким-либо организациям, дабы вних энергично раствориться. Я знаю, что спать полезно, а вот немогу привыкнуть к этой измене рассудку, к этому еженощному,довольно анекдотическому разрыву со своим сознанием. В зрелыегоды у меня это свелось приблизительно к чувству, котороеиспытываешь перед операцией с полной анестезией, но в детствепредстоявший сон казался мне палачом в маске, с топором вчерном футляре и с добродушно-бессердечным помощником, которомубеспомощный король прокусывает палец. Единственной опорой втемноте была щель слегка приоткрытой двери в соседнюю комнату,где горела одна лампочка из потолочной группы, и кудаMademoiselle из своего дневного логовища часов в десятьприходила спать. Без этой вертикали кроткого света мне было быне к чему прикрепиться в потемках, где кружилась и как бы таялаголова. Удивительно приятной перспективой была мне субботняяночь, та единственная ночь в неделе, когда Mademoiselle,принадлежавшая к старой школе гигиены и видевшая в нашиханглийских привычках лишь источник простуд, позволяла себероскошь и риск ванны -- чем продлевалось чуть ли не на чассуществование моей хрупкой полоски света. В петербургском домеей отведенная ванная находилась в конце дважды загибающегосякоридора, в каких-нибудь двадцати ударах сердца от моегоизголовья, и, разрываясь между страхом, что ей вздумаетсясократить свое торжественное купанье, и завистью к мирномупосапыванию брата за ширмой, я никогда не успевалвоспользоваться лишним временем и заснуть, пока световая щель втемноте все еще оставалась залогом хоть точки моего я вбездне. И наконец они раздавались, эти неумолимые шаги: вот онитяжело приближаются по коридору и, достигнув последнего колена,заставляют невесело брякать какой-нибудь звонкий предметик,деливший у себя на полке мое бдение. Вот--вошла в соседнююкомнату. Происходит быстрый пересмотр и обмен световыхценностей: свечка у ее кровати скромно продолжает дело лампы,которая, со стуком взбежав на две ступени дивного добавочногосвета, тут же отменяет его и с таким же стуком тухнет. Моявертикаль еще держится, но как она тускла и ветха, какнеприятно содрогается всякий раз, что скрипит мадемуазелинакровать... Наступает период упадка: она читает в постели Бурже

Слышу серебристый шелест оголяемого шоколада и чирканьефруктового ножа, разрезающего страницы новой Revue des DeuxMondes. Я даже различаю знакомый зернисты