Книга "Лолита". Страница 14
граммофон, мексиканские безделки (покойный Гарольд Е. Гейз царствие небесное добряку! - зачал мою душеньку в час сиэсты, вкомнате с голубыми стенами, во время свадебного путешествия вВера Круц, и по всему дому были теперь сувениры, включаяДолорес). На ней было в тот день прелестное ситцевое платьице,которое я уже однажды видел, розовое, в темно-розовую клетку, скороткими рукавами, с широкой юбкой и тесным лифом, и взавершение цветной композиции, она ярко покрасила губы и держалав пригоршне великолепное, банальное, эдемски-румяное яблоко
Только носочки и шлепанцы были невыходные. Ее белая воскреснаясумка лежала брошенная подле граммофона.
Сердце у меня забилось барабанным боем, когда она опустиласьна диван рядом со мной (юбка воздушно вздулась, опала) и сталаиграть глянцевитым плодом. Она кидала его вверх, в солнечнуюпыль, и ловила его, производя плещущий, полированный, полыйзвук.
Гумберт Гумберт перехватил яблоко.
"Отдайте!", взмолилась она, показывая мрамористую розовостьладоней. Я возвратил "Золотос Семечко". Она ero схватила иукусила, и мое сердце было как снег под тонкой алой кожицей, и собезьяньей проворностью, столь свойственной этой американскойнимфетке, она выхватила у меня журнал, который я машинальнораскрыл (жаль, что никто не запечатлел на кинопленке любопытныйузор, вензелеобразную связь наших одновременных илиперекрывающих друг друга движений). Держа в одной рукеизуродованный плод, нисколько не служивший ей помехой, Лолитастала быстро и бурно листать журнал, ища картинку, которуюхотела показать Гумберту. Наконец нашла. Изображая интерес, ятак близко придвинул к ней голову, что ее волосы коснулись моеговиска и голая ее рука мимоходом задела мою щеку, когда оназапястьем отерла губы. Из-за мреющей мути, сквозь которую ясмотрел на изображенный в журнале снимок, я не сразу реагировална него, и ее коленки нетерпеливо потерлись друг о дружку истукнулись. Снимок проступил сквозь туман: известныйхудожник-сюрреалист навзничь на пляже, а рядом с ним, тоженавзничь, гипсовый слепок с Венеры Милосской, наполовину скрытыйпеском. Надпись гласила: Замечательнейшая за Неделю Фотография
Я молниеносно отнял у нее мерзкий журнал. В следующий миг, делаявид, что пытается им снова овладеть, она вся навалилась на меня
Поймал ее за худенькую кисть. Журнал спрыгнул на пол, какспугнутая курица. Лолита вывернулась, отпрянула и оказалась вуглу дивана справа от меня. Затем, совершенно запросто, дерзкийребенок вытянул ноги через мои колени.
К этому времени я уже был в состоянии возбуждения,граничащего с безумием; но у меня была также и хитрость безумия
По-прежнему сидя на диване, я нашел способ при помощи целойсерии осторожнейших движений пригнать мою замаскированную похотьк ее наивным ногам. Было нелегко отвлечь внимание девочки, покая пристраивался нужным образом. Быстро говоря, отставая отсобственного дыхания, нагоняя его, выдумывая внезапную зубнуюболь, дабы объяснить перерыв в лепете - и неустанно фиксируявнутренним оком маниака свою дальнюю огненную цель, - я украдкойусилил то волшебное трение, которое уничтожало в иллюзорном,если не вещественном, смысле физическ8 неустранимую, нопсихологически весьма непрочную преграду (ткань пижамы, да полухалата) между тяжестью двух загорелых ног, покоющихся поперекнижней части моего тела, и скрытой опухолью неудобосказуемойстрасти. Среди моего лепетания мне случайно попалось нечтомеханически поддающееся повторению: я стал декламировать, слегкаковеркая их, слова из глупой песенки, бывшей в моде в тот год О Кармен, Карменситочка, вспомни-ка там,... и гитары, и бары, ифары, тратам - автоматический вздор, возобновлением и искажениемкоторого - то есть особыми чарами косноязычия - я околдовывалмою Кармен и все время смертельно боялся, что какое-нибудьстихийное бедствие мне вдруг помешает, вдруг удалит с менязолотое бремя, в ощущении которого сосредоточилось все моесущество, и эта боязнь заставляла меня работать на первых порахслишком поспешно, что не согласовалось с размеренностьюсознательного наслаждения. Фанфары и фары, тарабары и барыпостепенно перенимались ею: ее голосок подхватывал и поправлялперевираемый мною мотив. Она была музыкальна, она была налитаяблочной сладостью. Ее ноги, протянутые через мое живое лоно,слегка ерзали; я гладил их. Так полулежала она, развалясь вправом от меня углу дивана, школьница в коротких белых носочках,пожирающая свой незапамятный плод, поющая сквозь его сок,теряющая туфлю, потирающая пятку в сползающем со щиколки носке окипу старых журналов, нагроможденных слева от меня на диване - икаждое ее движение, каждый шарк и колыхание помогали мнескрывать и совершенствовать тайное осязательное взаимоотношение- между чудом и чудовищем, между моим рвущимся зверем и красотой
Под беглыми кончиками пальцев я ощущал волоски, легонькоерошившиеся вдоль ее голеней. Я терялся в едком, но здоровомзное, который как летнее марево обвивал Доллиньку Гейз. Ах,пусть останется она так, пусть навеки останется... Но вот, онапотянулась, чтобы швырнуть сердцевину истребленного яблока вкамин, причем ее молодая тяжесть, ее бесстыдные невинные бедра икруглый задок слегка переместились по отношению к моемунапряженному, полному муки, работающему под шумок лону, ивнезапно мои чувства подверглись таинственной перемене. Яперешел в некую плоскость бытия, где ничто не имело значения,кроме настоя счастья, вскипающего внутри моего тела. То чтоначалось со сладостного растяжения моих сокровенных корней,стало горячим зудом, который теперь достиг состояния совершеннойнадежности, уверенности и безопасности - состояния несуществующего в каких-либо других областях жизни. Установившеесяглубокое, жгучее наслаждение уже было на пути к предельнойсудороге, так что можно было замедлить ход, дабы продлитьблаженство. Реальность Лолиты была благополучно отменена
Подразумеваемое солнце пульсировало в подставных тополях. Мы сней были одни, как в дивном вымысле. Я смотрел на нее розовую, взолотистой пыли, на нее, существующую только за дымкойподвластного мне счастья, не чующую его и чуждую ему, и солнцеиграло у нее на губах, и губы ее все еще, видимо, составлялислова о "карманной Кармене", которые уже не доходили до моегосознания. Теперь все было готово. Нервы наслаждения былиобнажены. Корпускулы Крауза вступали в фазу неистовства
Малейшего нажима достаточно было бы, чтобы разразилась райскаябуря. Я уже не был Гумберт Густопсовый, грустноглазый дог,охвативший сапог, который сейчас отпихнет его. Я был вышесмехотворных злоключений, я был вне досягаемости кары. Всамодельном моем серале я был мощным, сияющим турком, умышленно,свободно, с ясным сознанием свободы, откладывающим то мгновение,когда он изволит совсем овладеть самой молодой, самой хрупкой изсвоих рабынь. Повисая над краем этой сладострастной бездны(весьма искусное положение физиологического равновесия, котороеможно сравнить с некоторыми техническими приемами в литературе имузыке), я все повторял за Лолитой случайные, нелепые слова Кармен, карман, кармин, камин, аминь, - как человек, говорящий исмеющийся во сне, а между тем моя счастливая рука кралась вверхпо ее солнечной ноге до предела, дозволенного тенью приличия
Накануне она с размаху влетела в громоздкий ларец, стоявший впередней, и теперь я говорил, задыхаясь: "Смотри, смотри, что тынаделала, ах смотри!" - ибо, клянусь, был желтоватый синяк на еепрелестной нимфетовой ляжке, которую моя волосатая лапамассировала и медленно обхватывала, - и так как панталончики унее были самого зачаточного рода, ничто, казалось, не моглопомешать моему мускулистому большому пальцу добраться до горячейвпадинки ее паха - как вот, бывает, щекочешь и ласкаешьпохохатывающего ребенка - вот так и только так, и в ответ совнезапно визгливой ноткой в голосе она воскликнула: "Ax, этопустяк!" и стала корячиться и извиваться, и запрокинула голову,и прикусила влажно блестевшую нижнюю губу, полуотворотившись отменя, и мои стонущие уста, господа присяжные, почти дотронулисьдо ее голой шеи, покаместь я раздавливал об ее левую ягодицупоследнее содрогание самого длительного восторга, когдалибоиспытанного существом человеческим или бесовским.
Тотчас после этого (точно мы до того боролись, а теперь мояхватка разжалась) она скатилась с тахты и вскочила на ноги вернее, на одну ногу, - для того чтобы схватить трубкуоглушительно громкого телефона, который, может быть, уже векзвонил, пока у меня был выключен слух. Она стояла и хлопаларесницами, с пылающими щеками, с растрепанными кудрями, и глазаее скользили по мне, так же как скользили они по мебели, и покаона слушала или говорила (с матерью, приказывающей ей явиться кЧатфильдам, пригласившим обеих к завтраку - причем ни Ло, ни Гумне знали еще, что несносная хлопотунья замышляла), она всепостукивала по краю телефонного столика туфлей, которую держалав руке. Слава тебе Боже, девчонка ничего не заметила.
Вынув многоцветный шелковый платок, на котором ее блуждающий
