Школьная библиотека

Жан-Жак Гумберт, принял на веру, когда впервые ее увидел, два споловиной месяца тому назад, что она так непорочна, какполагается по шаблону быть "нормальному ребенку" с самой тойпоры, когда кончился незабвенный античный мир с егоувлекательными нравами. В нашу просвещенную эру мы не окруженымаленькими рабами, нежными цветочками, которые можно сорвать впредбаннике, как делалось во дни Рима; и мы не следуем примерувеличавого Востока в еще более изнеженные времена и не ласкаемспереди и сзади услужливых детей, между бараниной и розовымшербетом. Все дело в том, что старое звено, соединявшее взрослыймир с миром детским, теперь оказалось разъятым новыми обычаями изаконами. Хоть я и интересовался одно время психиатрией иобщественным призрением, я в сущности почти ничего не знал одетях. Ведь все-таки Лолите было только двенадцать лет, и какиебы я поправки ни делал на среду и эпоху (даже принимая вовнимание разнузданность американских детей школьного возраста),мне казалось, что развратные игры между этими резвымиподростками происходят все-таки позже, да и в другой обстановке

Посему (подбираю опять нить моего рассуждения) моралист во мнеобходил вопрос, цепляясь за условные понятия о том, что собойпредставляют двенадцатилетние девочки. Детский психиатр во мне(шарлатан, как большинство из них, но это сейчас неважно)пережевывал новофрейдистский гуляш и воображал мечтательную иэкзальтированную Лолиту в "латентной" фазе девичества. Наконец,сексуалист во мне (огромное и безумное чудовище) ничего бы неимел против наличия некоторой порочности в своей жертве. Ногде-то по ту сторону беснующегося счастья совещались растерянныетени - и как я жалею, что им не внял! Человеческие существа,слушайте. Я должен был понять, что Лолита уже оказалась чем-тосовершенно отличным от невинной Аннабеллы и что нимфическое зло,дышащее через каждую пору завороженной девочки, которую яготовил для тайного услаждения, сделает тайну несбыточной иуслаждение - смертельным. Я должен был знать (по знакам, которыемне подавало чтото внутри Лолиты, - настоящая детская Лолита илинекий изможденный ангел за ее 1пиной), что ничего, крометерзания и ужаса, не принесет ожидаемое блаженство. О, крылатыегоспода присяжные!

Она моя, моя, ключ в кулаке, кулак в кармане, она моя

Путем заклинаний и вычислений, которым я посвятил столькобессонниц, я постепенно убрал всю лишнюю муть и, накладывая слойза слоем прозрачные краски, довел их до законченной картины. Наэтой картине она являлась мне обнаженной - ничего на ней небыло, кроме одного носочка да браслета с брелоками; она лежала,раскинувшись, там, где ее свалило мое волшебное снадобье; водной ручке была еще зажата бархатная ленточка, снятая с волос;ее прянично-коричневое тело, с белым негативом коротенькогокупального трико, отпечатанным на загаре, показывало мне своибледные молодые сосцы; в розовом свете лампы шелковисто блестелпервый пух на толстеньком холмике. Огромный ключ со смуглымореховым привеском был у меня в кармане.

Я бродил по различным залам, озаренный снутри, сумрачныйснаружи: ведь лицо вожделения всегда сумрачно; вожделениеникогда не бывает совершенно уверенным - даже и тогда, когданежная жертва заперта у тебя в крепости - что какой-нибудьдьявол-конкурент или влиятельный божок не норовит отменитьприготовленный для тебя праздник. Выражаясь вседневным языком,надо было выпить, но бара не оказалось в этой старой почтеннойгостинице, полной запревших филистеров и стилизованных вещей.

Меня отнесло в мужскую уборную. Покидавший ее посетитель вклерикально-черном костюме, с душой, comme on dit, нараспашку,проверяя гульфик (жест, который венский мудрец объясняетжеланием посмотреть, все ли взято), спросил меня, как мнепонравилась лекция пастора Пара, и посмотрел с недоумением,когда я (Сигизмунд Второй) сказал, что Пар - парень на ять,после чего я смял в комочек бумажную салфеточку, которой вытиралкончики пальцев - они у меня весьма чувствительные - и, ловкометнув его в приготовленный для этого ресептакль, выплыл в холл

Удобно опершись обоими локтями на край конторки, я спросил умистера Ваткинса, совершенно ли он уверен, что моя жена нетелефонировала; и как насчет койки? Койкинс отвечал, что нет, незвонила (покойница, разумеется, звонить не могла) и что если мыостанемся, покойку поставят завтра. Из большого многолюдногопомещения с надписью над дверью "Охотничий Зал" доносился гулмногих голосов, обсуждавших не то садоводство, не то бессмертиедуши. Другая комната, под названием "Малиновая", вся облитаясветом, со сверкающими столиками и одним длинным столом с морсоми бисквитами, была еще пуста, ежели не считать отессы (увядшейженщины с характерной для отесс стеклянистой улыбкой иШарлоттиной манерой говорить), которая, вся струясь, подошла комне и осведомилась, не господин Браток ли я, потому что, еслитак, мисс Борода меня как раз искала. "Вот уж имя для женщины",заметил я и не спеша вышел.

Приливала и отливала моя радужная кровь. Я решил ждать дополовины десятого. Вернувшись в холл, я застал там перемену:некоторое число лиц, в цветистом шелку или черном сукне,образовало отдельные небольшие группы, и эльф случая потешил мойвзгляд прелестным ребенком Лолитиных лет, в платье Лолитиногофасона, но белом, и с белой ленточкой, придерживавшей ее черныеволосы. Она не была особенно хорошенькая, но она была нимфетка,и ее голые, бледно-фарфоровые ноги и лилейная шея образовали наодно незабвенное мгновение чрезвычайно приятную антифонию (еслиможно выразить музыкальным термином ощущение в спинном мозгу) кмоей жажде Лолиты, румяной и загорелой, возбужденной иоскверненной. Бледненькая девочка почувствовала мой взгляд(который был, впрочем, совершенно небрежным и благодушным) и,будучи до смешного застенчивой, ужасно смутилась, закатываяглаза, и прижимая тыл руки к щеке, и одергивая платьице, инаконец повернулась ко мне худыми подвижными лопатками, нарочиторазговаривая со своей коровистой мамашей.

Я покинул шумный холл и вышел наружу; некоторое время ястоял на белых ступенях, глядя на карусель белесых ночныхмотыльков, вертевшихся вокруг фонаря в набухшей сыростью чернотезыбкой беспокойной ночи, и думал: все, что сделаю, все, чтопосмею сделать, будет, в сущности, такая малость... Вдруг япочуял в сумраке, невдалеке от меня, чье-то присутствие: кто-тосидел в одном из кресел между колоннами перрона. Я, собственно,не мог его различить в темноте, но его выдал винтовой скрежетоткрываемой фляжки, за которым последовало скромное булькание,завершившееся звуком мирного завинчивания. Я уже собиралсяотойти, когда ко мне обратился незнакомый голос:

"Как же ты ее достал?"

"Простите?"

"Говорю: дождь перестал".

"Да, кажется".

"Я где-то видал эту девочку".

"Она моя дочь".

"Врешь - не дочь".

"Простите?"

"Я говорю: роскошная ночь. Где ее мать?"

"Умерла".

"Вот оно что. Жаль. Скажите, почему бы нам не пообедатьзавтра втроем? К тому времени вся эта сволочь разъедется".

"Я с ней тоже уеду. Спокойной ночи".

"Жаль. Я здорово пьян. Спокойной ночи. Этой вашей девочкенужно много сна. Сон - роза, как говорят в Персии. Хотитепапиросу?"

"Спасибо, сейчас не хочу".

Он чиркнул спичкой, но оттого, что он был пьян, илиоттого, что пьян был ветер, пламя осветило не его, а какоro-тоглубокого старца (одного из тех, кто проводит остаток жизни втаких старых гостиницах) и его белую качалку. Никто ничего несказал, и темнота вернулась на прежнее место. Затем я услышал,как гостиничный старожил раскашлялся и с могильной гулкостьюотхаркнулся.

Я покинул веранду. В общем прошло уже полчаса. Напрасно яне попросил у него глотка виски. Напржкение начиналосказываться. Если скрипичная струна может страдать, я стрщал,как струна. Однако было бы неприлично показать, что спешу. Покая пробирался сквозь созвездие людей, застывших в одном из угловхолла, ослепительно блеснул магний - и осклабившийся пасторБраток, две дамы патронессы с приколотыми на груди неизбежнымиорхидеями, девочка в белом платьице и, по всей вероятности,оскаленные зубы Гумберта Гумберта, протискивающегося боком междузачарованным священником и этой девочкой, казавшейся малолетнейневестой, были тут же увековечены, - поскольку бумага и текстмаленькой провинциальной газеты могут считаться вековечными. Улифта стояла другая щебечущы кучка. Я опять предпочел лестницу

Номер 342 находился около другой, наружной лестницы для спасенияна случай пожара. Можно было еще спастись - но ключ повернулся взамке, и я уже входил в комнату