Школьная библиотека

Не хочу ли курить?

- Нет. Его имя.

Покачала головой чрезвычайно решительно. Считала, что ужепоздно устраивать скандал - и что все равно я никогда не поверюневероятному, невероятнейшему.

Я встал, говоря, что мне пора, привет мужу, приятно былоповидать ее.

Сказала, что я напрасно настаиваю - никогда она его неназовет... но что с другой стороны... в конце концов...

"Ты действительно хочешь знать, кто это был? Так вот, этобыл - ".

И тихонько, конфиденциально, высоко подняв узкие брови ивыпятив запекшиеся губы, она с легкой иронией, но не безнежности, и как бы издавая приглушенный свист, произнесла имя,которое проницательный читатель давно уже угадал.

Уотерпруф, сказала Шарлотта. Почему ничтожное воспоминаниео летнем дне на озере мелькнуло у меня в памяти? Я тоже давноугадал это имя, но только подсознательно, не отдавая себе в этомотчета. Теперь я не испытал ни боли, ни удивления. Спокойнопроизошло слияние, все попало на свое место, и получился, как насоставной картине-загадке, тот узор ветвей, который я постепенноскладывал с самого начала моей повести с таким расчетом, чтобы внужный момент упал созревший плод; да, с определенным и порочнымрасчетом (она еще говорила, но я не слушал, погруженный взолотой покой) выразить свой золотой и чудовищный покой через тологическое удовлетворение, которое мой самый недружелюбныйчитатель должен теперь испытать.

Она, как я сказал, все еще говорила. Я наконец включился вее свободно полившуюся речь. Он, оказывается, был единственныймужчина, которого она безумно любила. Позволь - а Дик? Ах, Дик чудный, полное супружеское счастье и все такое, но она не этоимела в виду. А я - я был, конечно, не в счет?

Некоторое время она смотрела на меня, будто только сейчасосознав неслыханный и, пожалуй, довольно нудный, сложный иникому не нужный факт, что сидевший рядом с ней сорокалетний,чуждый всему, худой, нарядный, хрупкий, слабого здоровьяджентльмен в бархатном пиджаке когда-то знал и боготворил каждуюпору, каждый зачаточный волосок ее детского тела. В еебледно-серых глазах, за раскосыми стеклами незнакомых очков, нашбеднекький роман был на мгновение отражен, взвешен и отвергнут,как скучный вечер в гостях, как в пасмурный день пикник, накоторый явились только самые неинтересные люди, как надоевшееупражнение, как корка засохшей грязи, приставшей к ее детству.

Я только-только успел судорожным движеньем убрать коленоиз радиуса действия схематического тычка - одного из ееновоприобретенных жестов.

Попросила меня не говорить глупостей. Что прошло, топрошло. Признавала, что в общем я был хорошим отцом, - отдаваямне долг хоть в этом. Продолжай, Долли Скиллер.

Знал ли я, например, что он был знаком с ее матерью? Чтоон даже считался давним другом семьи? Что он приезжал к своемудяде в Рамздэль - ах, очень давно - и выступал с лекцией в клубеу мамы, и вдруг загреб ее и потащил ее, Долли, за голую руку ксебе на колени в присутствии всех этих дам, и расцеловал ее, аей было всего десять лет, и она очень на него рассердилась? Зналли я, что он заметил меня и ее в той гостинице каких-тоохотников, где он писал ту самую пьесу - да "зачарованных", которую она репетировала в Бердслее о2а года спустя? Что он ейговорил невозможные вещи внизу в холле? Знал ли я, что - Ах, этобыло так гадко с ее стороны запутать меня и заставить поверить,что Клэр пожилая дама - родственница его, что ли, или бывшаяподруга жизни - и, батюшки, как легко было попасться, когдагазета в Уэйсе напечатала его портрет!

В Брайсландской газете портрета не было. В самом деле,очень забавно.

- Да (продолжала она), жизнь - серия комических номеров

Если бы романист описал судьбу Долли, никто бы ему не поверил.

Тут донеслись бодрые, домашние звуки со стороны кухни, вкоторую Дик и Билль ввалились в поисках пива. В открытую дверьони увидели гостя, и Дик вошел в комнату.

"Дик, это мой папа!" крикнула Долли звонким, напряженнымголосом, показавшимся мне совершенно диким, и новым, ирадостным, и старым, и грустным, ибо молодой человек, ветерандалекой войны, был почти совершенно глух.

Морского цвета глаза, черный ежик, румяные щеки, небритыйподбородок. Мы обменялись рукопожатием. Дискретный Билль, который, видимо, гордился тем, что мог творить чудеса однойрукой, - принес открытые им жестянки пива. Хотел отретироваться

Преувеличенная вежливость пролетария. Его заставили остаться

Семейная картина на рекламе пива. В сущности и я и Скиллерыпредпочитали компанию. Я пересел в нервно заходившую качалку

Жадно жуя, беременная Долли угощала меня алтейными лепешками,арахисовыми орешками и картофельным хворостом. Мужчиныпоглядывали на ее хрупкого, зябкого, миниатюрного,старосветского, моложавого, но болезненного отца в бархатномпиджаке и бежевом жилете: быть может, виконт.

У них создалось впечатление, что я приехал к ним нанесколько дней, и Дик, сильно морща лоб, что означалонапряженную работу мысли, предложил, что Долли и он могут спатьна кухне, разложив там запасной матрац. Я легонько помахал рукойи объяснил Долли (которы передала это дальше посредством особогораската голоса), что я просто заехал на часок по дороге вЛектобург, где меня ожидают друзья и поклонники. Туг мы заметиликровь на одном из немногих больших пальцев, оставшихся у Билля(оказавшегося довольно неудачливым чудотворцем). Как быложенственно, никогда раньше мной не виданное в таком преломлении,теневое раздвоение ее бледных грудей, наметившееся в разрезеплатья, когда она склонилась над рукой калеки! Она повела егочиниться на кухню (ванной не было). В продолжение трех-четырехмалых вечностей, которые прямо-таки набухали от искусственноготепла взаимных чувств, Дик и я оставались одни. Он сидел настуле, потирая передние конечности и продолжая морщить лоб; уменя явилось праздное желание выжать угри на его потном носумоими длинными блестящими когтями. Мне понравились его хорошиегрустные глаза и очень белые зубы. Менее привлекателен был егогромадный, волосатый кадык. Почему они не бреются чаще, этимолодые ядреные парни? Он и его Долли имели безудержные половыесношения на этом диване по крайней мере сто восемьдесят раз стех пор, как она зачала. А до того - как давно они знали другдруга? Странно - никакого недоброго чувства я к нему неиспытывал; ничего, кроме страдания и отвращения. Он теперь тернос. Я не сомневался, что когда он наконец откроет рот, тоскажет (слегка тряся головой из стороны в сторону): "Эх,девчонка у вас первый сорт, мистер Гейз. Это уж верно. И матерьюона тоже будет первосортной". Бедняга открыл рот - и отхлебнулпива. Это ему придало уверенности, и он продолжал питьмаленькими глотками до пены у рта. Он был, сказала она, чудный

Он в ладони свои заключал ее флорентийские грудки. Ногти у негобыли черные и подломанные, но фаланги и суставы запястья,сильная, изящная кисть были гораздо, гораздо благороднее, чем уменя. Я слишком много терзал человеческих жертв моими беднымиискривленными руками, чтобы гордиться ими: французские фразы,крупные костяшки дорсетского крестьянина, приплюснутые пальцыавстрийского портного - вот вам Гумберт Гумберт.

Ладно. Если он хочет молчать, я могу молчать тоже. Вообщеговоря, не мешало бы мне отдохнуть в этой притихшей, до смертииспуганной качалке, до того как отправиться искать логовищезверя: там оттяну крайнюю плоть пистолета и упьюсь оргазмомспускового крючка - я всегда был верным последователем венскогошамана. Но постепенно меня стала разбирать жалость к бедномуДику, которому, каким-то ужасным, почти гипнотическим способом ямешал произнести единственное замечание, которое он могпридумать ("Девчонка у вас первый сорт...").

"Итак", сказал я, "вы собираетесь в Канаду?"

На кухне Долли смеялась чему-то сказанному илисовершенному Биллем.

"Итак", заорал я, "вы собираетесь в Канаду? То есть, не вКанаду", заорал я опять. "Хочу сказать - в Аляску".

Он обхватил ладонями стакан и, с мудрым видом кивая,ответил: "Что же, я так полагаю, что он поранил себя острымкраем. Руку-то он потерял в Италии".

Дивные миндали в лиловато-розовом цвету. Оторваннаясюрреалистическая рука, повисшая в их пуантилистическом кармине,с маленькой цветочницей, нататуированной на тыльной сторонекисти. Долли и подклеенный Билль появились снова. Я мелькомподумал, что ее двусмысленная красота, ее коричневым оттененнаябледность, вероятно, возбуждают калеку. Дик, облегченноосклабясь, встал со стула. Он полагал, что Биллю и ему поравернуться к работе над проволоками. Он полагал, что у мистераГейза и Долли есть много о чем покалякать. Он полагал, что еще