Школьная библиотека

Я передал ей конверт с четырьмястами долларами и чеком натри тысячи шестьсот.

Неуверенно, с опаской, она приняла mon petit cadeau, ивдруг лоб у нее залился очаровательной розовой краской.

"Погоди-ка", проговорила она с мучительной силой, "ты намдаешь четыре тысячи монет?"

Я прикрыл лицо рукой и разразился слезами - самыми горячимииз всех пролитых мной. Я чувствовал, как они вьются промеж моихпальцев и стекают по подбородку, и обжигают меня, и нос у менябыл заложен, и я не мог перестать рыдать, и тут она прикоснуласьк моей кисти.

"Я умру, если тронешь меня", сказал я. "Ты совсем уверена,что не поедешь со мной? Нет ли отдаленной надежды, что поедешь?Только на это ответь мне".

"Нет", сказала она, "нет, душка, нет". Первый раз в жизниона так ко мне обратилась.

"Нет", повторила она. "Об этом не может быть речи. Я бы,скорее, вернулась к Ку. Дело в том, что - "

Ей не хватило, видимо, слов. Я мысленно снабдил ее ими ("...он разбил мое сердце, ты всего лишь разбил мою жизнь").

"Это так дивно", продолжала она, - упс! (конвертсоскользнул с дивана на пол, она подняла его), "так невероятнодивно с твоей стороны... такую уйму денег! Это разрешает всевопросы. Мы можем выехать хоть на будущей неделе. Перестаньплакать, прошу тебя! Ты должен понять. Позволь мне принести тебееще пива? Ах, не плачь! Мне так жалко, что я так обманывалатебя, но ничего теперь не поделаешь".

Я вытер лицо и пальцы. Она улыбалась глядя на cadeau. Оналиковала. Хотела позвать Дика. Я сказал, что через минуту мнебудет пора уезжать и что совсем, совсем не хочу его видеть. Мыпопробовали найти тему для разговора. Почему-то я все виделперед собой - образ дрожал и шелковисто поблескивал на влажнойсетчатке - яркую девочку двенадцати лет, сидяшую на пороге икамушками звонко попадающую в пустую жестянку. Я уже началговорить - в поисках небрежного замечания: "Интересно, чтослучилось с маленькой Мак-Ку - поправилась ли она? .." - ноостановился вовремя, боясь, что она возразит: "Интересно, чтослучилось с маленькой Гейз?" В конце концов, пришлось вернутьсяк денежным вопросам. Переданный ей чек представлял собой чистыйдоход от сдачи материнского дома. Она удивилась - думала, что ондавным-давно продан. Нет еще. (Я, впрочем, действительно этосказал ей в свое время, чтобы порвать всякую связь с Рамздэлем.)Поверенный скоро пришлет ей полный отчет о финансовом положении

Положение - отличное. Дом можно продать за приличную цену

Некоторые из недорогих акций, принадлежавших ее матери,необыкновенно поднялись. Нет, мне правда пора. Пора мне идти, инайти его, и его уничтожить.

Так как я знал, что не переживу прикосновения ее губ, ядовольно долго отступал, как бы в жеманном танце, при каждомдвижении, которое она и ее брюхо делали в моем направлении.

Она и собака проводили меня. Меня удивило (нет, эториторический оборот - совсем не удивило), что вид автомобиля, вкотором она так много ездила и ребенком, и нимфеткой, никак нанее не подействовал. Заметила только, что он, мол, кое-гдекак-то полиловел от старости. Я сказал, что он принадлежит ей,что я могу взять автобус. Попросила меня не говорить глупостей,они отправятся на самолете на Юпитер или Юкон и там купятмашину; я сказал, 2о в таком случае я покупаю у нее старый Икарза пятьсот долларов.

"Таким темпом мы будем скоро миллионерами!", воскликнулаона, обращаясь к восторженно дышащей собаке, - которую они ссобой не собирались брать.

Carmencita, lui demandais-je...

"Одно последнее слово", сказал я на своем отвратительноправильном английском языке. "Ты ведь вполне уверена, что - ну,хорошо, не завтра и не послезавтра - но когда-нибудь, все равнокогда, ты не приедешь ко мне жить? Я сотворю совершенно новогобога и стану благодарить его с пронзительными криками, еслитолько ты подашь мне эту микроскопическую надежду" (общийсмысл).

"Нет", ответила она, улыбаясь. "Нет".

"А меж тем это бы кое-что изменило", сказал ГумбертГумберт.

Затем он вытащил пистолет... то есть, читатель ждет, можетбыть, от меня дурацкого книжного поступка. Мне же и в голову немогло это прийти.

"Гуд-бай-ай!" пропела она, моя американская, милая,бессмертная, мертвая любовь; ибо она мертва и бессмертна, есливы читаете эти строки (подразумеваю официальное соглашение с такназываемыми властями).

Отъезжая, я слышал, как она раскатистым воплем звала своегоДика; собака же пустилась волнистым аллюром толстого дельфинасопровождать автомобиль, но была чересчур тяжела и стара ивскоре отстала.

День умирал, я уже катил по шоссе под мелким дождиком, и,как бы деятельно ни ездили два близнеца по смотровому стеклу,они не могли справиться с моими слезами

30

Покинув Коулмонт под вечер (по шоссе Икс - не помнюномера), я бы мог доехать до Рамздэля на рассвете, если бы несоблазнился мнимым сокращением пути. Мне нужно было попасть наавтостраду Игрек. Карта невозмутимо показывала, что сразу заВудбайном, до которого я доезжал к ночи, я мог покинуть шоссеИкс и добраться до автострады по немощеной поперечной дороге

Ехать по ней надо было всего около часа (сорок миль). Впротивном случае пришлось бы продолжать по шоссе Икс еще мильсто и только тогда воспользоваться петлистым, ленивым шоссе Зед,чтобы попасть на нужную мне автостраду.

Немощеная дорога, однако, становилась все хуже, ухабы все ужаснее, грязь - все гуще, и, когда после десяти мильподслеповатого, чертовского, черепашьего продвижения, япопытался повернуть вспять, мой старый, слабый Икар застрял вглубокой глине. Кругом было темно, все было напитано сыростью ибезнадежностью. Мои фары повисали над широкой канавой, полнойводы. Окрестность, если и существовала, сводилась к чернойпустыне. Сколько я ни пытался высвободиться, мои задние колесатолько выли в слякоти и тоске. Проклиная судьбу, я снялщегольской костюм, надел рабочие штаны, галоши, изрешеченныйпулями свитер и обратно прошел по грязи мили четыре кпридорожной ферме. Пока я шел, дождь полил как из ведра, но уменя не хватило сил вернуться за макинтошем. Подобныепроисшествия убедили меня, что у меня в сущности здоровое сердце- несмотря на недавние диагнозы. Около полуночи ремонтниквызволил мою машину. Я вернулся кое-как на шоссе Икс и покатилдальше. После часа езды на меня нашло крайнее изнеможение. Яостановился у тротуара в анонимном городишке и во мраке всластьнасосался сладкого джина из верной фляги.

Дождь был давно отменен. Чернела теплая аппалачская ночь

Изредка проезжали мимо меня автомобили: удаляющиеся рубины,приближающиеся бриллианты; но городок спал. Не было на тротуарахтой веселой толкучки прохлажлающихся граждан, какую видишь у наспо ночам в сладкой, спелой, гниющей Европе. Я один наслаждалсятут благотворностью невинной ночи и страшными своими думами

Проволочная корзина у панели была чрезвычайно щепетильна насчетпринимаемого: "Для Сора и Бумаги, но не для Отбросов" говориланадпись. Хересовые литеры светились над магазином фотоаппаратов

Громадный градусник с названием слабительного прозябал нафронтоне аптеки. Ювелирная лавка Рубинова щеголяла витриной сискусственными самоцветами, отражавшимися в красном зеркале

Фосфористые часы с зелеными стрелками плавали в полотняныхглубинах прачешной "Момент". По другой стороне улицы гаражсквозь сон говорил "Автора убили" (на самом деле "Автомобили"). Самолет, который тот же Рубинов разукрасилкамушками, пролетел, с гудением, по бархатным небесам. Как многоперевидал я спавших мертвым сном городишек! Этот был еще непоследний.

Позвольте мне поболтаться немножко без дела - ведь участьего решена. Ритм неоновых огней, мерцавших по ту сторону улицы,был вдвое медленнее биения моего сердца: очерк большогокофейника над рестораном через каждые две секунды вспыхивализумрудной жизнью, и, как только он гас, его там же сменялирозовые буквы, провозглашавшие "Отличная Кухня", - но кофейниквсе еще дразнил глаз латентной тенью перед своим новымизумрудным воскресением из мертвых. Мы делали рентгеновскиеснимки, это считалось страшно забавным. Рубиново-изумрудныйгородок находился не очень далеко от "Зачарованных Охотников". Яопять рыдал, пьянея от невозможного прошлого