Школьная библиотека

тари носившую название "большого блошиного завода", в отличие от малогозавода, в котором испытывались преступники менее опасные. Наставшее затем утро также не благоприятствовало проискам польской интриги, так какинтрига эта, всегда действуя в темноте, не может выносить солнечногосвета. "Толстомясая немка", обманутая наружною тишиной, сочла себя вполне утвердившеюся и до того осмелилась, что вышла на улицу без провожатого и начала заигрывать с проходящими. Впрочем, к вечеру она, для формы,созвала опытнейших городских будочников и открыла совещание. Будочникиединогласно советовали: первое, беспутную оную Клемантинку, не медля,утопить, дабы не смущала народ и не дразнила; второе, помощника градоначальника и стряпчего пытать и, в-третьих, неустрашимого штаб-офицера,сыскав, представить. Но таково было ослепление этой несчастной женщины,что она и слышать не хотела о мерах строгости и даже приезжего чиновникавелела перевести из большого блошиного завода в малый.

Между тем глуповцы мало-помалу начинали приходить в себя, и охранительные силы, скрывавшиеся дотоле на задних дворах, робко, но твердымшагом выступали вперед. Помощник градоначальника, сославшись с стряпчими неустрашимым штаб-офицером, стал убеждать глуповцев удаляться немкинойи Клемантинкиной злоехидной прелести и обратиться к своим занятиям. Онстрого порицал распоряжение, вследствие которого приезжий чиновник былзасажен в блошиный завод, и предрекал Глупову великие от этого бедствия

Сила Терентьев Пузанов, при этих словах, тоскливо замотал головой, такчто если б атаманы-молодцы были крошечку побойчее, то они, конечно, разнесли бы съезжую избу по бревнышку. С другой стороны, и "беспутная онаяКлемантинка" оказала немаловажную услугу партии порядка...

Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как онаостервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.

- Что, Клемантинка, сладко? - хохотали одни, видя, как "беспутная"вертелась от боли.

- А сколько, братцы, эта паскуда винища у нас слопала - страсть! прибавляли другие.

- Ваше я, что ли, пила? - огрызалась беспутная Клемантинка, - кабы немоя несчастная слабость да не покинули меня паны мои милые, узнали бы выу меня ужо, какова я есть!

- Толстомясая-то тебе небось прежде, какова она есть, показала!

- То-то "толстомясая"! Я, какова ни на есть, а все-таки градоначальническая дочь, а то взяли себе расхожую немку!

Призадумались глуповцы над этими Клемантинкиными словами. Загадалаона им загадку.

- А что, братцы! ведь она, Клемантинка, хоть и беспутная, а правдумолвила! - говорили одни.

- Пойдем, разнесем толстомясую! - галдели другие.

И если б не подоспели тут будочники, то несдобровать бы "толстомясой", полететь бы ей вниз головой с раската! Но так как будочники былистрогие, то дело порядка оттянулось, и атаманы-молодцы, пошумев еще смалость, разошлись по домам.

Но торжество "вольной немки" приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум исразу поняла, что все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросиласьона к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но было уже поздно.

Сильная рука пана Кшепшицюльского крепко держала ее за стан, а НелькаЛядоховская, "разъярившись неслыханно", требовала к ответу.

- Правда ли, девка Амалька, что ты обманным образом власть похитила иградоначальницей облыжно называть себя изволила и тем многих людишек всоблазн ввела? - спрашивала ее Лядоховская.

- Правда, - отвечала Амалька, - только не обманным образом и не облыжно, а была и есмь градоначальница по самой сущей истине.

- И с чего тебе, паскуде, такое смехотворное дело в голову взбрело? икто тебя, паскуду, тому делу научил? - продолжала допрашивать Лядоховская, не обращая внимания на Амалькин ответ.

Амалька обиделась.

- Может быть, и есть здесь паскуда, - сказала она, - только не я.

Сколько затем ни предлагали девке Амальке вопросов, она презрительномолчала; сколько ни принуждали ее повиниться - не повинилась. Решено было запереть ее в одну клетку с беспутною Клемантинкой.

"Ужасно было видеть, - говорит "Летописец", - как оные две беспутныедевки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были!Довольно сказать, что к утру на другой день в клетке ничего, кромесмрадных их костей, уже не было!"

Проснувшись, глуповцы с удивлением узнали о случившемся; но и тут незатруднились. Опять все вышли на улицу и стали поздравлять друг друга,лобызаться и проливать слезы. Некоторые просили опохмелиться

- Ах, ляд вас побери! - говорил неустрашимый штаб-офицер, взирая наэту картину. - Что ж мы, однако, теперь будем делать? - спрашивал он втоске помощника градоначальника.

- Надо орудовать, - отвечал помощник градоначальника, - вот что! непустить ли, сударь, в народе слух, что оная шельма Анелька, заместо храмов Божиих, костелы везде ставить велела?

- И чудесно!

Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободеобъявилась еще претендентша, Дунька-толстопятая, а в стрелецкой слободетакую же претензию заявила Матренка-ноздря. Обе основывали свои права натом, что и они не раз бывали у градоначальников "для лакомства". Такимобразом, приходилось отражать уже не одну, а разом трех претендентш.

И Дунька, и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу икулаками сшибали проходящим головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их в подполья, ели младенцев, ау женщин вырезали груди и тоже ели. Распустивши волоса по ветру, в одномутреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные,плевались, кусались и произносили неподобные слова.

Глуповцы просто обезумели от ужаса. Опять все побежали к колокольне,и сколько тут было перебито и перетоплено тел народных - того даже приблизительно сообразить невозможно. Началось общее судбище; всякий припоминал про своего ближнего всякое, даже такое, что тому и во сне не снилось, и так как судоговорение было краткословное, то в городе только ислышалось: шлеп-шлеп-шлеп! К четырем часам пополудни загорелась съезжаяизба; глуповцы кинулись туда и оцепенели, увидав, что приезжий из губернии чиновник сгорел весь без остатка. Опять началось судбище; стали доискиваться, от чьего воровства произошел пожар, и порешили, что пожарпроизведен сущим вором и бездельником пятым Ивашкой. Вздернули Ивашку надыбу, требуя чистосердечного во всем признания, но в эту самую минуту впушкарской слободе загорелся тараканий малый заводец, и все шарахнулисьтуда, оставив пятого Ивашку висящим на дыбе. Зазвонили в набат, но пламяуже разлилось рекою и перепалило всех тараканов без остачи. Тогда поймали Матренку-ноздрю и начали вежливенько топить ее в реке, требуя, чтобона сказала, кто ее, сущую бездельницу и воровку, на воровство научил икто в том деле ей пособлял? Но Матренка только пускала в воде пузыри, асообщников и пособников не выдала никого.

Среди этой общей тревоги об шельме Анельке совсем позабыли. Видя, чтодело ее не выгорело, она, под шумок, снова переехала в свой заезжий дом,как будто за ней никаких пакостей и не водилось, и паны Кшепшицюльский иПшекшицюльский завели кондитерскую и стали торговать в ней печатнымипряниками. Оставалась одна толстопятая Дунька, но с нею совладать былорешительно невозможно.

- А надо, братцы, изымать ее беспременно! - увещевал атаманов-молодцов Сила Терентьич Пузанов.

- Да! поди сунься! ловкой! - отвечали молодцы.

Был, по возмущении, уже день шестый.

Тогда произошло зрелище умилительное и беспримерное. Глуповцы вдругвоспрянули духом и сами совершили скромный подвиг собственного спасения

Перебивши и перетопивши целую уйму народа, они основательно заключили,что теперь в Глупове крамольного греха не осталось ни на эстолько. Уцелели только благонамеренные. Поэтому всякий смотрел всякому смело в глаза, зная, что его невозможно попрекнуть ни Клемантинкой, ни Раидкой, ниМатренкой. Решили действовать единодушно и прежде всего снестись с пригородами. Как и следовало ожидать, первый выступил на сцену неустрашимыйштаб-офицер.

- Сограждане! - начал он взволнованным голосом, но так как речь егобыла секретная, то весьма естественно, что никто ее не слыхал.

Тем не менее, глуповцы прослезились и начали нудить помощника градоначальника, чтобы вновь принял бразды правления; но он, до поимкиДуньки, с твердостью от того отказался. Послышались в толпе вздохи; раздались восклицания: "Ах! согрешения наши великие!" - но помощник градоначальника был непоколебим.

- Атаманы-молодцы! в ком еще крамола осталась - выходи! - гаркнул голос из толпы.

Толпа молчала.

- Все очистились? - допрашивал тот же голос.

- Все! все! - загудела толпа.

- Крестись, братцы!

Все перекрестились, объявлено было против Дуньки-толстопятой общееополчение.

Пригороды между тем один за другим слали в Глупов самые утешительныеотписки. Все единодушно соглашались, что крамолу следует вырвать с корнем и для начала прежде всего очистить самих себя. Особенно трогательнабыла отписка пригорода Полоумнова. "Точию же, братие, сами себя прилежно