Школьная библиотека

за кого держаться (хотя, мне кажется, совсем не нужно былодержаться}, уселись, раскрыли зонтики и поехали. Когда линейкатронулась, maman, указывая на "охотничью лошадь", спросиладрожащим голосом у кучера:

- Это для Владимира Петровича лошадь?

И когда кучер отвечал утвердительно, она махнула рукой иотвернулась. Я был в сильном нетерпении: взлез на своюлошадку, смотрел ей между ушей и делал по двору разныеэволюции.

- Собак не извольте раздавить, - сказал мне какой-тоохотник.

- Будь покоен: мне не в первый раз, - отвечал я гордо.

Володя сел на "охотничью лошадь", несмотря на твердостьсвоего характера, не без некоторого содрогания и, оглаживаяее, несколько раз спросил:

- Смирна ли она?

На лошади же он был очень хорош - точно большой. Обтянутыеляжки его лежали на седле так хорошо, что мне было завидно, особенно потому, что, сколько я мог судить по тени, я далеконе имел такого прекрасного вида.

Вот послышались шаги папа на лестнице; выжлятник подогналотрыскавших гончих; охотники с борзыми подозвали своих и сталисадиться. Стремянный подвел лошадь к крыльцу; собаки сворыпапа, которые прежде лежали в разных живописных позах околонее, бросились к нему. Вслед за ним, в бисерном ошейнике,побрякивая железкой, весело выбежала Милка. Она, выходя,всегда здоровалась с псарными собаками: с одними поиграет, сдругими понюхается и порычит, а у некоторых поищет блох.

Папа сел на лошадь, и мы поехали

Глава VII. ОХОТА

Доезжачий, прозывавшийся Турка, на голубой горбоносойлошади в мохнатой шапке, с огромным рогом за плечами и ножомна поясе, ехал впереди всех. По мрачной и свирепой наружностиэтого человека скорее можно было подумать, что он едет насмертный бой, чем на охоту. Около задних ног его лошадипестрым, волнующимся клубком бежали сомкнутые гончие. Жалкобыло видеть, какая участь постигала ту несчастную, которойвздумывалось отстать. Ей надо было с большими усилиямиперетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один извыжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по нейарапником, приговаривая: "В кучу!" Выехав за ворота, папавелел охотникам и нам ехать по дороге, а сам повернул в ржаноеполе.

Хлебная уборка была во всем разгаре. Необозримоеблестяще-желтое поле замыкалось только с одной стороны высокимсинеющим лесом, который тогда казался мне самым отдаленным,таинственным местом, за которым или кончается свет, илиначинаются необитаемые страны. Все поле было покрыто копнами инародом. В высокой густой ржи виднелись кой-где на выжатойполосе согнутая спина жницы, взмах колосьев, когда онаперекладывала их между пальцев, женщина в тени, нагнувшаясянад люлькой, и разбросанные снопы по усеянному василькамижнивью. В другой стороне мужики в одних рубахах, стоя нателегах, накладывали копны и пылили по сухому, раскаленномуполю. Староста, в сапогах и армяке внакидку, с бирками в руке,издалека заметив папа, снял свою поярковую шляпу, утирал рыжуюголову и бороду полотенцем и покрикивал на баб. Рыженькаялошадка, на которой ехал папа, шла легкой, игривой ходой,изредка опуская голову к груди, вытягивая поводья и смахиваягустым хвостом оводов и мух, которые жадно лепились на нее

Две борзые собаки, напряженно загнув хвост серпом и высокоподнимая ноги, грациозно перепрыгивали по высокому жнивью, заногами лошади; Милка бежала впереди и, загнув голову, ожидалаприкормки. Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свистперепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаямивились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота,тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящеесолнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса ибело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились ввоздухе или ложились по жнивью, - все это я видел, слышал ичувствовал.

Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и,сверх всякого ожидания, еще телегу в одну лошадь, на серединекоторой сидел буфетчик. Из-под сена виднелись: самовар, кадкас мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки икоробочки. Нельзя было ошибиться: это был чай на чистомвоздухе, мороженое и фрукты. При виде телеги мы изъявилишумную радость, потому что пить чай в лесу на траве и вообщена таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю,считалось большим наслаждением.

Турка подъехал к острову, остановился, внимательно выслушалот папа подробное наставление, как равняться и куда выходить(впрочем, он никогда не соображался с этим наставлением, аделал по-своему), разомкнул собак, не спеша второчил смычки,сел на лошадь и, посвистывая, скрылся за молодыми березками

Разомкнутые гончие прежде всего маханиями хвостов выразилисвое удовольствие, встряхнулись, оправились и потом ужемаленькой рысцой, принюхиваясь и махая хвостами, побежали вразные стороны.

- Есть ли у тебя платок? - спросил папа. Я вынул из карманаи показал ему.

- Ну, так возьми на платок эту серую собаку...

- Жирана? - сказал я с видом знатока.

- Да, и беги по дороге. Когда придет полянка, остановись исмотри: ко мне без зайца не приходить!

Я обмотал платком мохнатую шею Жирана и опрометью бросилсябежать к назначенному месту. Папа смеялся и кричал мне вслед:

- Скорей, скорей, а то опоздаешь.

Жиран беспрестанно останавливался, поднимая уши, иприслушивался к порсканью охотников. У меня недоставало силстащить его с места, и я начинал кричать: "Ату! ату!" ТогдаЖиран рвался так сильно, что я насилу мог удерживать его и нераз упал, покуда добрался до места. Избрав у корня высокогодуба тенистое и ровное место, я лег на траву, усадил подлесебя Жирана и начал ожидать. Воображение мое, как всегдабывает в подобных случаях, ушло далеко впереддействительности: я воображал себе, что травлю уже третьегозайца, в то время как отозвалась в лесу первая гончая. ГолосТурки громче и одушевленнее раздался по лесу; гончаявзвизгивала, и голос ее слышался чаще и чаще; к немуприсоединился другой, басистый голос, потом третий,четвертый... Голоса эти то замолкали, то перебивали другдруга. Звуки постепенно становились сильнее и непрерывнее инаконец слились в один звонкий, заливистый гул. Остров былголосистый, и гончие варили варом.

Услыхав это, я замер на своем месте. Вперив глаза в опушку,я бессмысленно улыбался; пот катился с меня градом, и хотякапли его, сбегая по подбородку, щекотали меня, я не вытиралих. Мне казалось, что не может быть решительнее этой минуты

Положение этой напряженности было слишком неестественно, чтобыпродолжаться долго. Гончие то заливались около самой опушки,то постепенно отдалялись от меня; зайца не было. Я сталсмотреть по сторонам. С Жираном было то же тамое: сначала онрвался и взвизгивал, потом лег подле меня, положил морду мнена колени и успокоился.

Около оголившихся корней того дуба, под которым я сидел, посерой, сухой земле, между сухими дубовыми листьями, желудьми,пересохшими, обомшалыми хворостинками, желто-зеленым мхом иизредка пробивавшимися тонкими зелеными травками кишмя кишелимуравьи. Они один за другим торопились по пробитым ими торнымдорожкам: некоторые с тяжестями, другие порожняком. Я взял вруки хворостину и загородил ею дорогу. Надо было видеть, какодни, презирая опасность, подлезали под нее, другие перелезаличерез; а некоторые, особенно те, которые были с тяжестями,совершенно терялись и не знали, что делать: останавливались,искали обхода, или ворочались назад, или по хворостинкедобирались до моей руки и, кажется, намеревались забраться подрукав моей курточки. От этих интересных наблюдений я былотвлечен бабочкой с желтыми крылышками, которая чрезвычайнозаманчиво вилась передо мною. Как только я обратил на неевнимание, она отлетела от меня шага на два, повилась над почтиувядшим белым цветком дикого клевера и села на него. Не знаю,солнышко ли ее пригрело, или она брала сок из этой травки, только видно было, что ей очень хорошо. Она изредка взмахивалакрылышками и прижималась к цветку, наконец совсем замерла. Яположил голову на обе руки и с удовольствием смотрел на нее.

Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть былоне упал. Я оглянулся. На опушке леса, приложив одно ухо и