Школьная библиотека

- Пациента, да.- Но не умышленно? - спросил я.- Нет, умышленно, - отозвался Яшвин.- Ну, догадываюсь, - сквозь зубы заметил скептик Плонский, - рак у него,наверное, был, мучительное умирание, а вы ему морфий в десятикратной дозе...- Нет, морфий тут ровно не при чем, - ответил Яшвин, - да и рака у негоникакого не было. Мороз был, прекрасно помню, градусов на пятнадцать, звезды...Ах, какие звезды на Украине. Вот семь лет почти живу в Москве, а все-таки тянетменя на родину. Сердце щемит, хочется иногда мучительно н поезд... И туда.Опять увидеть обрывы, занесенные снегом. Днепр... Нет красивее города на свете,чем Киев.Яшвин спрятал календарный листок в бумажник, счежился в кресле и продолжал:- Грозный город, грозные времена... И видал я страшные вещи, которых вы,москвичи, не видали. Это было в 19-м году, как раз вот 1-го февраля. Сумеркиуже наступили, часов шесть было вечера. За странным занятием застали меня этисумерки. На столе у меня в кабинете лампа горит, в комнате тепло, уютно, а ясижу на полу над маленьким чемоданчиком, запихиваю в него разную ерунду и шепчуодно слово:- Бежать, бежать...РубаAу то засуну в чемодан, то выну... Не лезет она, проклятая. Чемоданчикручной, малюсенький, подштанники заняли массу места, потом сотня папирос,стетоскоп. Выпирает все это из чемоданчика. Брошу рубашку, прислушиваюсь.Зимние рамы замазаны, слышно глухо, но слышно... Далеко, далеко тяжко так тянет- бу-у... гу-у... тяжелые орудия. Пройдет раскат, потом стихнет. Выгляну вокно, я жил на крутизне, наверху Алексеевского спуска, виден мне весь Подол. СДнепра идет ночь, закутывает дома, и огни постепенно зажигаются цепочками,рядами... Потом опять раскат. И каждый раз, как ударит за Днепром, я шепчу:- Дай, дай, еще дай.Дело было вот в чем: в этот час весь город знал, что Петлюра его вот-вотпокинет. Если не в эту ночь, то в следующую. Из-за Днепра наступали, и, послухам, громадными массами, большевики, и, нужно сознаться, ждал их весь городне только с нетерпеннем, а я бы даже сказал - с восхищением. Потому что то, чтотворили петлюровские город не только с нетерпеннем, а я бы даже сказал - свосхищением. Потому что то, что творили петлюровские войска в Киеве в этотпоследний месяц их пребывания, уму непостижимо. Погромы закипали поминутно,убивали кого-то ежедневно, отдавая предпочтение евреям, понятное дело. Что-тореквизировали, по городу носились автомобили и в них люди с краснымн галуннымишлыками на папахах, пушки вдали не переставали в последние дни ни на час. Иднем и ночью. Все в каком-то томлении, глаза у всех острые, тревожные. А у меняпод окнами не далее как накануне лежали полдня два трупа на снегу. Один в серойшинели, другой в черной блузе, и оба без сапог. И народ то в сторону шарахался,то кучками сбивался, смотрел, какие-то простоволосые бабы выскакивали изподворотен, грозили кулаками в небо и кричали:- Ну, погодите. Придут, придут большевики.Омерзителен и жалок был вид этих двух, убитых неизвестно за что. Так что вконце концов и я стал ждать большевиков. А они все ближе и ближе. Даль гаснет,и пушки вдали ворчат, как будто в утробе земли.Итак...Итак: лампа горит уютно и в то же время тревожно, в квартире я один-одинешенек,книги разбросаны (дело в том, что во всей этой кутерьме я лелеял безумную мечтуподготовиться на ученую степень), а я над чемоданчиком.Случилось, надо вам сказать, то, что события залетели ко мне в квартиру и заволосы вытащили меня и поволокли, и полетело все, как чертов скверный сон.Вернулся я как раз в эти самые сумерки с окраины из рабочей больницы, где я былординатором женского хирургического отделения, и застал в щели двери пакетнеприятного казенного вида. Разорвал его тут же на площадке, прочел то, чтобыло на листочке, и сел прямо на лестницу.На листке было напечатано машинным синеватым шрифтом:"Содержанием сего..."Кратко, в переводе на русский язык:"С полученнем сего, предлагается вам в двухчасовой срок явиться в санитарноеуправление для получения назначения..."Значит, таким образом: вот эта самая блистательная армия, оставляющая трупы наулице, батько Петлюра, погромы и я с красным крестом на рукаве в этойкомпании... Мечтал я не более минуты, впрочем, на лестнице. Вскочил точно напружине, вошел в квартиру, и вот появился иа сцену чемоданчик. План у меиясозрел быстро. Из квартиры вон, немного белья, и на окраину к приятелюфельдшеру, человеку меланхолического вида и явных большевистских наклонностей.Буду сидеть у него, пока не выбьют Петлюру. А как его совсем не выбьют? Можетбыть, эти долгожданные большевики - миф? Пушки, где вы? Стихло. Нет, опятьворчит...Я злобно выбросил рубашку, щелкнул замочком чемоданчика, браунинг и запаснуюобойму положил в карман, надел шинель с повязкой красного креста, тоскливоогляделся, лампу погасил и ощупью, среди сумеречных теней, вышел в переднюю,осветил ее, взял башлык и открыл дверь на площадку.И тотчас, кашляя, шагнули в переднюю две фигуры с коротенькими кавалерийскимикарабинами за плечами.Один был в шпорах, другой без шпор, оба в папахах с синими шлыками, лихосвешивающимися на щеки.У меня сердце стукнуло.- Вы ликарь Яшвин? - спросил первый кавалерист.- Да, я, - ответил я глухо.- С нами поедете, - сказал первый.- Что это значит? - спросил я, несколько оправившись.- Саботаж, вот що, - ответил громыхаюший шпорами и поглядел на меня весело илукаво, - ликаря не хочут мобилизоваться, за що и будут отвечать по закону.Угасла передняя, щелкнула дверь, лестница... улица...- Куда же вы меня ведете? - спросил я и в кармане брюк тронул нежно прохладнуюрубчатую ручку.- В первый конный полк, - ответил тот, со шпорами.- Зачем?- Як зачем? - удивился второй. - Назначаетесь к нам ликарем.- Кто командует полком?- Полковник Лещенко, - с некоторой гордостью ответил первый, и шпоры егоритмически звякали с левой стороны у меня."Сукин я сын, - подумал я, - мечтал над чемоданчиком. Из-за каких-топодштанников... Ну что мне стоило выйти на 5 минут раньше "Над городом висело уже черное морозное небо, и звезды выступали на нем, когдамы пришли в особняк. В морозных его узористых стеклах полыхало электричество.Гремя шпорами, меня ввели в пыльную пустую комнату, ослепительно освещеннуюсильным электрическим шаром под разбитым опаловым тюльпаном. В углу торчал носпулемета, и внимание мое приковали рыжие и красные потеки в углу рядом спулеметом, там, где дорогой гобелен висел клочьями."А ведь это кровь", - подумал я, и сердце мне неприятно сжало.- Пан полковник, - негромко сказал тот, со шпорами, - ликаря доставили.- Жид? - вдруг выкрикнул голос, сухой и хриплый, где-то.Дверь, обитая гобеленом с пастушками, неслышно распахнулась, и вбежал человек.